Играй! - Мика Мисфор

растолкав всех, мистер Уилсон прошел вперед. Застыл, как мраморное изваяние, прежде чем его ноги безвольно покосились, и он рухнул в ближайшее кресло.

Кристофер прошел чуть дальше, пораженно рассматривая разрушенные и исписанные нецензурными выражениями декорации, испорченные плакаты, разодранные костюмы, словно глядя на это все со стороны, словно его это не касается напрямую. Эти декорации он делал своими руками. Он прекрасно знал, сколько в них вложено труда и стараний. А теперь они были разбросаны по залу, как груда ни на что негодного мусора.

В его голове образовалась пустота, и он не мог найти слов, не мог выдавить из себя ни звука. На него накатило страшное бессилие, и он невольно задумался о том, каково мистеру Уилсону, который больше их всех ждал премьеры и волновался из-за нее.

Он обернулся на учителя, и все внутри него тоскливо сжалось, когда он увидел потерянное выражение его лица. Стало так больно, что это ощущалось почти физически.

Ребята, постепенно отходя от шока, тоже подходили ближе в абсолютной тишине. Ее нарушил Марк.

– Кто мог это сделать? – полным слез голосом спросил Марк, но ни у кого не было ответа. Ни у кого не нашлось слов, и тяжелая, угнетающая атмосфера повисла в зале.

Все были растеряны – кто-то до сих пор не осознал, что произошло, а кто-то, почувствовав безвыходность ситуации, пытался ее принять.

В этой гробовой тишине голос Джесс прозвучал как раскат грома.

– Это сделал Теодор, – громко и уверенно сказала она.

Все взгляды были тут же направлены ко все еще стоящему у входа парню, и тот ошарашенно распахнул глаза, невольно отшатнувшись.

– Какого черта? – выдохнул он.

– Хочешь сказать, нет? – с вызовом выкрикнула она, ее лицо покраснело от гнева. – Тебе вчера внезапно понадобилось остаться в школе! Когда мы уходили, все было в норме, а кроме нас в школе никого больше не было!

Все молчали, пораженные внезапным открытием. Кристофер пристально смотрел на Теодора, и Теодор встретил его взгляд, отчаянно заломив брови. Его лицо приняло болезненное выражение, как будто ему стало нехорошо.

– Это был не я! – произнес он, чувствуя, как все ускользало из рук. Тем не менее, его голос звучал твердо. – Клянусь, это был не я.

– Тогда зачем ты вернулся в школу? – прямо спросила Джесс, и Теодор вдруг стушевался и промолчал. Это уязвимое молчание было так ему несвойственно, что невольно стало доказательством его вины, поводом напасть. Она хищно сузила густо подведенные глаза и, когда не дождалась от него ответа, зло фыркнула и сложила руки на груди в решительном жесте. – Что и следовало доказать.

Разочарованный вздох прокатился по помещению. У ребят не было сил ругаться, не было сил ни на что. Премьера их постановки была через два дня, а весь реквизит, все декорации и костюмы были разрушены, разорваны в клочья, уничтожены. Это ведь очевидно – кто, кроме Теодора, мог это сделать, ведь так? Он с самого начала не хотел во всем этом участвовать. Это было наказанием для него, в самом прямом смысле этого слова. Вот он и нашел способ избежать в постановке участия.

Они старались забыть о том, каким человеком был Теодор, но понадобилась всего одна ошибка, чтобы они вновь вспомнили.

Люди не меняются. Тем более такие, как Теодор.

Кристофер продолжил смотреть на него, на его растерянное лицо, обескураженный вид, будто его резко ударили под дых. Он не заметил реакции Теодора, когда они только вошли, потому что Теодор был последним. Удивился ли он, увидев все это? Или улыбнулся, потому что его цель была достигнута, а потом быстро спрятал улыбку за этой трогательной растерянностью? Может, на его лице было написано удовлетворение, может, страх или неверие. Теперь узнать это было невозможно.

– Ладно, ребята, – глухо произнес мистер Уилсон, поднимаясь. Он побледнел, искорки надежды, которые подсвечивали его глаза все эти дни, потухли. Он вообще выглядел так, как будто вот-вот упадет в обморок, но продолжал держаться на ногах, стараясь не встречаться со своими учениками взглядом, чтобы они не увидели, насколько он раздавлен. – Давайте по домам. Я придумаю, что с этим можно сделать.

– Мистер Уилсон, это был не я, – умоляюще пробормотал Теодор, но у мистера Уилсона не было сил отреагировать на его слова, поэтому он просто прошел мимо.

Теодор повторял это снова и снова, каждому, кто выходил, но ребята только качали головами, глядя под ноги. Кто-то с трудом сдерживал слезы, кто-то до сих пор не мог поверить, потому что это было так жестоко. Очень жестоко.

Тот, кто сделал это, разрушил не просто их декорации, он растоптал весь их труд, все надежды и ожидания.

– А ты и вправду хороший актер, – процедила Джесс, проходя мимо. – Мы ведь все тебе поверили.

– Крис, я прошу тебя, не уходи, – прошептал Теодор, глядя на него с бесконечной мольбой во взгляде, но Кристофер едва заметно качнул головой и обошел его.

Он вышел из зала последним.

10

Теодор зашел в зал, кажущийся теперь пугающе огромным, и осознал, что впервые в жизни действительно хорошо понял значение выражения «ноги не держат». Он был так растерян, что пока еще не мог полностью принять то, что произошло.

Он упал в одно из кресел на первом ряду, обводя взглядом распотрошенные внутренности того, что должно было стать их декорациями и костюмами. Ребята так быстро скинули вину на него, но Теодор даже не мог найти в себе сил обижаться на них или злиться. Наверное, на их месте он бы подумал точно так же. Ведь кто-то разрушил тут все, кто это мог сделать? Теодор так откровенно ненавидел весь этот кружок в самом начале, что неудивительно, что подозрения пали на него.

Но глубокое разочарование заставляло все под ребрами скручиваться, и Теодор вновь и вновь возвращался мыслями к Кристоферу, который даже не взглянул на него, когда уходил.

Теодор и вправду не заслужил доверия, да? Он мог стараться сколько угодно, но это не изменило бы того, что он творил раньше. Просто он… он так радовался, что ребята в кружке приняли его, был так счастлив, что его принял Кристофер, он чувствовал такое облегчение, что может быть самим собой, потому что после того, как Адам уехал, Теодор надел на себя маску пустого избалованного мальчика и не снимал ее до тех пор, пока не попал в этот зал.

Такая ирония – в месте, где он должен был примерить на себя образ другого человека, показать настоящего себя.

И,