Играй! - Мика Мисфор

за чувства, – непонимание, страх, тревога, радость, счастье, боль, – все, что идет бок о бок с принятием своей влюбленности, их все равно было слишком много.

– Я знаю, что мы просто друзья, пожалуйста, не говори ничего, давай сделаем вид, что этого не было, просто забудь, пожалуйста, пожалуйста… Наверное, лучше мне заткнуться сейчас, – бормотал Теодор, стараясь не смотреть больше на Кристофера, чтобы не видеть возможное сожаление на его лице. И он забыл абсолютно все – то, как Кристофер смеялся над его шутками, как согласился на поцелуй, как мягко и ласково улыбался, когда они были вдвоем, как они ходили на свидание. Он забыл, потому что ему и вправду было очень страшно получить отказ.

– Да, наверное, лучше, – сказал Кристофер, и его голос прозвучал гораздо ближе, чем Теодор ожидал. Он невольно поднял голову, натыкаясь на его робкую счастливую улыбку. Она ни капли не похожа была на сожаление. Даже если бы Теодор накрутил себя еще сильнее, он бы с трудом сравнил ее с выражением, которое бывает, когда человек сожалеет.

– Что ты…

– Я тебе нравлюсь, – повторил Кристофер, его глаза сверкали, словно ночное звездное небо, щеки были покрыты румянцем, и Теодор не мог причислить себя к ценителям искусства, но вот эта картина определенно останется в его сердце надолго. – Боже, это же очевидно! Ты плакал, потому что боялся меня потерять!

Он рассмеялся, прикрывая пылающее лицо ладонью, и Теодор непонимающе приоткрыл рот.

– Знаешь, не так уж это и смешно, – обиженно произнес он, и Кристофер тут же спохватился.

– Нет, конечно, я не… – он был так взволнован, что не мог стоять спокойно, то и дело приподнимаясь на носочки. – Я смеюсь не над тобой!

Теодор свел брови к переносице, с недоумением глядя на сияющего Кристофера. Даже его непослушные волосы, казалось, блестели от нескрываемого счастья.

Эта растерянность, которую вызвала его реакция, приглушила страх, съедающий Теодора изнутри.

– Я смеюсь над собой, – пылко пробормотал он. – Я так боялся, что не понравлюсь тебе в ответ, что даже не думал над признанием, – голос Кристофера повысился на несколько октав от того, насколько он взбудоражен. – Я думал, такое бывает только в фильмах! Боже, ты же встречался буквально с каждой девушкой в нашей школе, я и предположить не мог, что понравлюсь тебе!

– Подожди, что… – ошарашенно выдавил Теодор, и в следующее мгновение Кристофер бросился к нему, обнимая за шею. Он на автомате положил ладони на его талию, все еще не понимая, что происходит.

– Мое сердце так колотится. Я и вправду не мог представить, как это, – смущенно прошептал он, пряча покрасневшее лицо. – Когда твои чувства взаимны. Как во всех этих песнях про любовь. Они не ошибались, правда же?

И тут до Теодора дошло.

Словно пораженный молнией, он остолбенел, расширившимися глазами уставился в стену поверх плеча Кристофера.

Кристофер не только не отверг его, он признался ему в ответ.

Ледяная хватка вокруг его сердца медленно ослабела, и он осторожно выдохнул, боясь спугнуть момент, боясь, что это все рассеется, как дымка сна. Он обнял Кристофера крепче, почти навалившись на него всем телом, потому что ноги почти не держали. Это казалось чем-то невероятным, как будто происходило не с ним. Серьезно, с эмоциональными американскими горками, которые ему обеспечивает Кристофер, его сердце очень рано познакомится с тахикардией.

Он слабо улыбнулся, чуть сгибаясь, чтобы уткнуться носом в его плечо, а Кристофер то и дело глупо хихикал, зарываясь пальцами в его волосы. Он был шумный, мягкий и не мог стоять спокойно, как взбудораженный зайчик, и, возможно, был абсолютно прав – песни про любовь действительно не ошибались.

От этого чувства внутри стало так легко, так свободно, и казалось, что море по колено, словно он опьянел, не выпив ни капли алкоголя. Хотелось смеяться, кричать, целоваться – все сразу, и это как будто разрывало изнутри, но в каком-то приятном смысле. Как будто он стал больше. Как будто готов был полюбить весь мир. Все потому, что любил всего одного человека.

– Можно сказать, что мы стали профессионалами в объятиях, – неловко рассмеялся Теодор, не зная, что еще сказать, и Кристофер подхватил его смех, но потом вдруг отстранился.

– Нам нужно доделать огонь! – внезапно вспомнил он, и Теодор закатил глаза, когда он потянул его обратно к своеобразной мастерской.

Они дорисовали пламя и разложили спасенные декорации на сцене, чтобы они высохли, после этого собирая все, что испорчено окончательно, в отдельную кучу. Они не говорили ничего до конца этой монотонной работы, только обменивались смущенными улыбками и сияющими взглядами, уже не боясь, что другой увидит, поймает, все поймет.

Потому что все уже было понятно.

Когда они оделись и вышли из опустевшей школы, Кристофер по привычке направился к воротам, но Теодор его остановил.

– Я подвезу тебя, – предложил он, но, на самом деле, отказ бы все равно не принял – на улице было темно и довольно холодно, прямого автобуса до дома Кристофера не было, а пешком идти слишком долго в такую погоду.

Кристофер, впрочем, и не думал отказываться и без лишних возражений свернул на парковку, где стояла припорошенная снегом одинокая машина Теодора.

Поездка до дома обоим показалась до обидного короткой, поэтому, когда Теодор остановил машину, они не торопились прощаться.

Молчание между ними было наполнено сладкой неловкостью, какая бывает между людьми, которые только признались в чувствах и все еще робеют в присутствии друг друга.

Теодор кусал губу, чувствуя, что должен разрешить лежащий между ними вопрос. Собравшись с духом, он развернулся, беря прохладную ладонь Кристофера в свою и бережно ее сжимая.

– Послушай, Крис, – неуверенно начал он, заглядывая ему в глаза, словно преданный щенок. Кристофер смотрел на него терпеливо и внимательно, и этот взгляд помогал подбирать нужные слова. – Я хочу встречаться с тобой.

Он сделал паузу, и Кристофер, чувствуя, что это не конец, не торопился радоваться – только кивнул, давая понять, что слушает.

– Но, – Теодор облизал пересохшие губы, – я не хочу скрывать это, поэтому я прошу тебя дать мне… – он рвано вздохнул, думая, что звучит как последний мудак, – дать мне немного времени, чтобы я мог… признаться в своей ориентации.

Последние слова он почти прошептал, не зная, куда себя деть от стыда перед Кристофером, который сделал каминг-аут, когда ему было всего пятнадцать. Перед смелым, открытым и искренним Кристофером. Таким, каким Теодору еще только предстояло стать.

Он сделает это, потому что не хочет больше скрываться, и уж тем более не хочет скрывать Кристофера, которому никогда бы не осмелился предложить тайные