Играй! - Мика Мисфор

Но Кристофер, который делал декорации сам, быстро сориентировался. Вручив ему баночку краски и кисть, он указал на одну из фанер, карандашом обвел области, которые нужно раскрасить, и объяснил, в какие цвета.

– Это не сложная работа, но монотонная, – извиняюще улыбнувшись, добавил он. Как будто Теодора это могло напугать.

Они устроились на полу актового зала на огромной прямоугольной клеенке, закрашивая нецензурную брань на фанерах. Точнее, закрашивал преимущественно Теодор, Кристофер же добавлял деталей, тонкими кистями рисуя листву на деревьях, узоры на облаках, сырные дырочки на луне.

Они работали в уютном молчании, изредка нарушаемом вопросами Теодора и указаниями Кристофера. Они были слишком вымотаны сегодняшним днем, чтобы что-то говорить, и им было достаточно комфортно рядом друг с другом, чтобы слова были не нужны.

Кристофер даже притащил из кабинета технологии маленькую пилу, которую ученикам вообще-то не должны давать, но его очарованию не поддаться было невозможно. Поэтому они отпиливали от фанер испорченные куски, замазывая толстым слоем краски неровные края и трещины, что выглядело, конечно, в разы хуже того, что было, но гораздо лучше, чем ничего.

Теодор отвлекся, когда Кристофер широко сладко зевнул. Он уставился на него с нежностью, которая, наверное, была даже неприлична в такой ситуации.

Несмотря на то, что причина, по которой они сидели тут вдвоем, была невеселой, им было хорошо вместе. Впрочем, это уже давно не было новостью – то, как легко им было проводить часы напролет наедине, хоть за разговорами, хоть в тишине.

Теодор мог бы просидеть тут с Кристофером еще столько же, но тот, кажется, на такой подвиг способен не был.

– Устал?

Кристофер поднял на него взгляд и улыбнулся.

– Нет, просто вчера лег поздно, и теперь в сон клонит.

Он снова зевнул, на этот раз прикрыв рот разноцветной из-за красок ладонью, и Теодор решительно сгреб все баночки и кисточки в кучу.

– Все, мы заканчиваем.

– Нет, нет, давай доделаем еще одну! – Кристофер удержал его за запястье, умоляюще округляя глаза. – Пожалуйста, всего одну, потом пойдем домой!

За окнами, расположенными высоко под потолком, небо потемнело, весь зал был погружен в полумрак, только над ними горел свет, и охранник уже заходил, чтобы выгнать их (у него не вышло, потому что Теодор как-то раз застал его за травкой и теперь активно этим пользовался, и именно благодаря этому он так легко устроил в школе ночную вечеринку, из-за которой его потом и наказали). Но Кристофер надул губы, хлопая ресницами, и что вообще Теодор должен был сделать? Сказать «нет»? Как будто он мог когда-то сказать Кристоферу «нет».

– Окей, – сдался он, и Кристофер тут же широко улыбнулся, трогательно морща нос. – Но только одну!

– Договорились, – бодро кивнул он, подтягивая к себе одну из фанер, на которой были изображены языки адского пламени. Он окунул кисть в красную краску, проводя ей по жирному уродливому члену, который нарисовал какой-то ублюдок.

Кристофер сидел по-турецки, склонившись над импровизированным полотном, его отросшие волнистые волосы были заправлены за уши, и щеки с ракурса Теодора казались мягкими и пухлыми, как у ребенка.

Теодор кусал губы почти до боли, чтобы не пустить глупую влюбленную улыбку на лицо. Слишком уж явно она показывала то, что он чувствовал.

Кристофер прикусил кончик языка от усердия, тени от длинных опущенных ресниц легли на светлую кожу. Даже его тонкие аккуратные пальцы выглядели как произведение искусства. Ему казалось, что весь мир стерся и остался только Кристофер. Он был так прекрасен и так близок, что у Теодора закружилась голова от эмоций, а ведь раньше он думал, что это просто дурацкая метафора и такого быть не может.

Кристофер сказал, что они друзья, но как Теодор может дружить с ним, когда все, чего ему хочется – это держать эти красивые руки, целовать эти милые щеки, и…

– Ты собираешься мне помогать? – с наигранным недовольством возмутился Кристофер, не поднимая головы. – Опять сидишь, залипаешь в телефон, пока я тут тружусь, хотя вообще-то сам предложил мне…

– Ты мне нравишься.

Кристофер замолк мгновенно, вскидывая на него испуганный взгляд, и сердце Теодора застыло в груди, когда он осознал, что сказал. Время будто замедлилось, и кровь прилила к голове, отдаваясь шумным гудением в ушах. Он вскочил, отступая назад, и Кристофер медленно поднялся вслед за ним.

– Что? – запнувшись, нерешительно переспросил он, и Теодор едва не поддался трусливому порыву дать деру. В груди словно пробили дыру и дышать стало очень тяжело. Эти слова вырвались из него непроизвольно, словно язык сам, без его ведома, захотел озвучить то, что так долго крутилось в голове, что проедало дыру, не давало покоя.

Ему нужно было, черт возьми, ляпнуть это, когда он только-только помирился с ним, когда у них только-только все прояснилось.

– Прости, я не… – Теодор сглотнул, чувствуя, как вспотели ладони. Кристофер выглядел очаровательно растерянным. Он был таким добрым и нежным мальчиком. Интересно, какие добрые и нежные слова он подберет, когда будет отвергать его? Какими словами можно смягчить горечь разбитого сердца? – Я не должен был этого говорить, черт, просто забудь, хорошо? Это так глупо…

Он даже не готов был делать каминг-аут, все еще боялся признаться всем в том, что ему нравятся не только девушки, но с Кристофером было так легко потерять власть над собой, так легко почувствовать себя свободным и бесстрашным.

И, возможно, Теодор драматизировал, но еще никогда ему не доводилось так спонтанно признаваться в чувствах и с замиранием сердца ждать ответа, потому что единственный раз, когда он чувствовал что-то вроде влюбленности, это не закончилось ничем хорошим. Для Адама это, наверное, вообще закончилось катастрофой – Теодор был уверен, что фанатичные родители запихнули его в какую-нибудь закрытую католическую школу, если не сразу отдали в монастырь.

И как он должен быть смелым после такого? Как должен храбро смотреть в глаза миру, заявляя о своей ориентации, о своих чувствах, когда за попытку проявить эту храбрость его разлучили с другом навсегда?

Но вот…

Вот перед ним стоит другой пример проявления этой храбрости.

Уверенный в себе, стойкий, гордый Кристофер Андерсон, сохранивший свою внутреннюю мягкость. В нем было так много света, что ни страх перед осуждением, ни само осуждение не смогли этот свет потушить.

И, возможно, в том, что Теодор влюбился в него без памяти, не было ничего удивительного.

И, возможно, он бы все равно не смог долго молчать о своих чувствах, потому что они переполняли его до краев, стоило ему только увидеть Кристофера. И неважно, что это были