Играй! - Мика Мисфор

ориентации. Вспоминал его смех – он всегда смеялся так громко и заразительно. Кристофер был таким романтичным, что наверняка мечтал о какой-нибудь возвышенной любви, которую не в подростковых фильмах показывают, а описывают в классических романах, и Теодор посмел неуклюже и невежественно вмешаться в это.

Разрушить это.

Он вспомнил даже Адама, воспоминания о котором задвинул так глубоко, что сейчас с трудом мог воссоздать его лицо в памяти. Как бы поступил Адам? Адам всегда был искреннее, чем он, маленький и бойкий, как какой-нибудь боевой шпиц. Но при этом он был добрее и мягче Теодора. Ласково звал его «Тео», когда тот снова выходил из себя, одним этим успокаивая бурю в груди. Теодор помнил, как восхищался им, помнил, как разбит был, когда Адама забрали, заставив их оборвать все связи друг с другом.

Адам и Кристофер – единственные люди, рядом с которыми Теодор мог быть настоящим собой. Одного он уже потерял. Неужели позволит себе потерять и второго?

Он заснул уже под утро, простыня под ним сбилась в комок от того, что он ерзал, одеяло сползло на пол, и проснулся он невыспавшимся и замерзшим, но абсолютно уверенным в том, что ему надо сделать.

Ему нужно поговорить с Кристофером, честно объяснить ему все.

И если после этого Кристофер решит перестать с ним общаться, то так тому и быть.

Пора бы ему начать быть смелым. Хватит бегать от самого себя.

* * *

Закон подлости работал безукоризненно – возможности поговорить с Кристофером не выдалось. Из-за того, что Теодор поздно заснул, утром он проспал и опоздал на первый урок, поэтому не успел перехватить Кристофера, который всегда приходит раньше остальных учеников, до занятий.

Их расписание было построено так, что все уроки проходили на разных этажах, а во время обеденного перерыва ему не удалось застать его в одиночестве, конечно же. Компания Теодора быстро утянула его за самый большой стол в центре кафетерия, а Кристофер с ребятами из кружка пришел чуть позже и занял стол ближе к стойке раздачи.

Он не удостоил Теодора и взглядом, хотя Теодор смотрел на него так, что мог бы дырку прожечь, если бы постарался чуть сильнее. Когда они оба встали, – удивительно, но одновременно, – прозвенел звонок на следующий урок, и Теодор потопал на него, проклиная все на свете и зыркая на всех окружающих с такой злостью, что вокруг него быстро образовалось пустое пространство.

Он надеялся, что им удастся поговорить во время репетиции, но ее мистер Уилсон впервые за месяц отменил, сославшись на важные дела, а когда он попытался догнать Кристофера на выходе из школы после уроков, его перехватил тренер, силком затаскивая на «внеплановую, но обязательную» тренировку. Теодору она, видите ли, была необходима, потому что Теодор, видите ли, «в последнее время на волейбол забил большой и толстый мяч».

– И не делай такое лицо, как будто у тебя весь мир взял в долг и забыл отдать, – рявкнул тренер, прежде чем затолкать его в раздевалку.

Теодор очень сильно злился и вкладывал в подачи столько силы, что даже тренер в какой-то момент прижался к стене, следя за его игрой ошарашенными глазами и отмахиваясь от стенаний других игроков, грозящих закончить тренировку с переломанными конечностями. Потому что, когда Теодор злой, тут не до авторитетов. Тут каждый сам за себя.

Тренировка затянулась до самого вечера.

Теодор зашел в раздевалку одним из последних и долго стоял под душем, смывая с себя разочарование сегодняшнего дня. Вопреки его недовольству, физическая нагрузка помогла отвлечься и избавиться от раздражения, зудящего под кожей. Тело ныло от бега, а руки, казалось, вот-вот отвалятся, но эта приятная боль немного притупляла разочарование, которое накатывало волнами при мыслях о Кристофере.

Когда он закончил мыться, заворачиваясь в полотенце и возвращаясь в раздевалку, все ребята, кроме Джереми, уже ушли.

Джереми завозился у шкафчика и, увидев Теодора, принялся обсуждать какие-то техники, о которых услышал в интервью известного волейболиста, но Теодор не проявил должного энтузиазма. Еще чуть-чуть потянув время, Джереми все-таки сдался и, махнув рукой на прощание, ушел.

Теодор остался один и обессиленно рухнул на скамейку.

Он сидел некоторое время, свесив голову, с которой капала вода. Наверное, со стороны казался очень несчастным. Таким себя и чувствовал.

Ему было неспокойно и тревожно, как будто кто-то внутри усиленно его грыз, и он ничего не мог с этим поделать. Теодор не умел справляться с этими незнакомыми чувствами, овладевающими им, когда рядом был Кристофер. Они делали его глупее в сто раз, лишали способности адекватно мыслить, связно говорить, совершать логические поступки. Это пугало до жути.

Теодор привык, что всё и все всегда были под его контролем, а теперь он вдруг этот контроль утратил.

Кристофер ему нравился давно, еще с того дурацкого поцелуя, который должен был стать просто экспериментом, а стал поворотной точкой в его жизни. Глупо было это отрицать, но он успел к этой симпатии привыкнуть, потому что они все время были на расстоянии друг от друга. Но с момента начала их общения она начала крепнуть, и теперь…

Во что она превратилась теперь?

Вздохнув, Теодор поднялся. Только сейчас осознал, что замерз, – влажная кожа покрылась мурашками. Он вытерся насухо полотенцем, растер руки и плечи, просушил волосы феном, оделся в сменную спортивную одежду, засунув школьный костюм и форму в сумку. Мама его прибьет за такое безответственное отношение к вещам, но он не мог заставить себя беспокоиться об этом.

Он был слишком вымотан, и это не просто физическая усталость. Каждый шаг давался с огромным трудом, потому что нужно было заставлять налитые свинцом ноги подниматься и опускаться, соломенное тело – подаваться вперед, каменные руки – держать сумку. Это требовало так много сил, которых у Теодора попросту не было. Словно Кристофер, уйдя вчера из библиотеки, забрал с собой какую-то его часть, ту, которая давала энергию, желание что-то делать, которая отвечала за настроение и самочувствие. И сразу все в Теодоре лишилось жизни.

– Может, это не судьба, – пробормотал он сам себе, когда сел в машину и завел мотор. – Может, мне не суждено рассказать Кристоферу правду. Может, нам никогда не суждено будет стать друг другу хоть кем-то.

Он без особой цели катался по дорогам маленького городка, погруженный в свои мысли. Петлял по улицам, врубив радио на полную громкость, но даже не разбирая, что за песни играют. Казалось, он ехал целую вечность, поэтому в какой-то момент, свернув с дороги, он остановился. Выключил радио. И