Мир без Стругацких - Эдуард Николаевич Веркин

ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ: Спасти принцессу марсиянскую от многоруких супостатов! Скорее! Бегом! Дверь! Успеть бы! Кастрюли! Как пахнет марьиванной! Ах! Я лечу! Воздух! Снова крик! Где? Ах, вот она! Вот она!

Яков, опомнившись, бежал по задам непонятных улиц к заветной цели: впереди, в полусотне саженей, семенила по пыльной дорожке означенная демуазель, пребывавшая не иначе как в трагичнейшем детрессе, ибо за нею гнался, занимая позицию между девой и ея спасителем, злодей – тот самый жантийом с большой дороги, любитель пива из кактусов, в сером, трепыхавшемся на бегу плаще.

Правое полушарие, раз такое дело, принялось решать чисто физический экзерсис: даны на прямой линии три точки, обозначаемые Э, Р и Д, то бишь Эрой, Разбойник и Дева; дистанция от Р до Д сокращается как бы не быстрей, нежели от Э до Р; необходимо, стало быть, поднажать. И Яков поднажал, понукаемый гормоном предвкушения марсиянского знакомства. Что вело его – желанье спасти деву, или врождённая страсть к справедливости, или образ тройной груди – чёрт не разберёт; не станем и мы.

Разбойник уступал уноше в проворстве, диспозицья менялась на глазах, и вот уже точки Э и Р слились прежде Р и Д. Сжались сами собою кулаки. Аксьон, ещё аксьон! Серый плащ повержен! Демуазель, сопя и подрёвывая, замерла чуть поодаль. Возложив ногу на бестрепетную разбойничью тушу, Яков поклонился, когда его хватил нежданный приступ робости. Полушария рождали не благородную речь, но младенческий лепет, сдобренный реминисценциями к читанным взахлёб книжкам.

– Весьма рад… наша встреча под луною… под лунами… сей ночью… – бормотал Яков. – С вами, о волоокая Аэлита… Пурпуроперстая Эоэлла… Дея… Лея… Я, от нежности млея… блея… не смея… эльфическая Алла Три-Эль… Весперата… Эвданаль… Чараганди…

– Ежли вы эдак демандуете о прозвании моем, – сказала дева спокойным, о, слишком спокойным голосом, кой ныне лишился всякой странности, чужеродности и марсиянистости, обретя взамен стальные нотки эуропейской матроны, – так я зовусь Гинемаха-Гинемеда фон унд цу Лорапальмер. Именующие меня Гиги молодцы живут недолго.

Яков утерял разом и дар, и подвиг, и отчаяние великорусской речи. Повеяло на него, против воображённой ранее чужепланетности, чем-то человечьим. Навроде ивашкиного духа, учуянного одноногой ведьмой в куролапой избе народного сказания.

– Что же касаемо до вас, мон сальватёр, – не без эронии молвила Лорапальмер, – кто вы есть такой?

– Я… Яков. Яков Понти, расейский подданный. К-корнет. Ш-штандартенфюрер, – перевёл он зачем-то на немчинский, хотя фон унд цу владела великорусским яко родным. «Убьёт меня Ксеномондов. Чую, что не быть мне живу. Ох, чую».

Разбойничье тело под ступнёю шевольнулось, сбросило незадачливую ногу, поднялось, расправило плащ, по-пёсьи отряхнулось и посмотрело Якову в глаза. Гинемаха-Гинемеда упругою походкой подошла и положила руку злодею на широченное плечо. Да как же мы с таким справились двумя ударами, спросило левое полушарие. А грудь у ея всё ш таки тройная или как, поинтересовалось правое. Яков скосил глаза и попунцовел до волосяных луковиц.

– Корнет Понти, – сказал разбойник, – вы, я разумею, ужо поняли, что были выманены сюда, будто сущеглупое гну, благодаря хитроумию врагов ваших и собственной наивности?

– Я буду драться, – слабо крикнул Яков. Разбойник махнул левою кистью.

– Пьяно, май бой, пьяно. Никто не ищет подступиться к вам с ножами, ограбить, даже разобрать на органы во славу Драконьей Триады или шайки господ Кровопусковых. Сего дни вам повезло несказанно. Чего, увы, не скажу никак о глаголемом шефе вашем, князе Павьяне-Бабуэне Ксеномондове…

– Откуда? («Не быть мне живу! Что происходит, ферт подери? Двойная грудь, эх!..») Отчего же глаголемом?

– Оттого же, – перебил разбойник, – что князь ваш задумал вами воспользоваться, и в лучшем случае лежать вам сей секунд со стилетом в межреберье, а в худшем неделю спустя прощаться вам с жизнью пред расстрельною командой за измену Расейской империи. Смотря по тому, как Павьян договорился бы с госпожой Эфой, правою рукою Мотля Аполлинарьевича, вице-аудитора аресбурхского, нащёт условий договора с родом Жанжаковых, кои горят отмстить вашему отцу за ту стародавнюю дуэль, о которой вы и ведать не ведаете. Я чётко излагаю, Гиги?

Фон унд цу ухмыльнулась. Зрение Якова как бы помутилось. Ненавистные опальные Жанжаковы – слёзы маменьки – херр Херц – отставка отца, предмет вечного умолчания в доме Понти – как будто бы всё сходится, заключило левое полушарие. Правое ругалося последними русскими словами.

– Так что сальватёры здесь мы с Гиги, – продолжил разбойник. – Хотя вам и казалось иначе. Повторю, вас выманили сюда враги ваши, посулившие Ксеномондову немалое злато. Вы им подыграли, движимый тщеславием: как же, взяли корнета на задание государственной важности! Но мы – мы вам не враги.

– А кто же? – вырвалось из уст Якова.

– Слыхали вы, сударь, о гагарьянцах? – вступила дама.

– Кто не слыхал. Но это миф, бабьи сказки, как и… марсияночки. – Яша закраснелся вновь. – Якобы тайное общество, в строжайшей конспирации двигающее человечность к златому веку. Названо в честь ясно кого. О гагарьянцах весёлые картинки рисуют. Для ребёнков.

– Весёлые картинки, молвите. – Разбойник приосанился. – Изволите ли видеть, сударь, мы и есть те весёлые картинки для ребёнков. Во плоти. Бабуэну, кстати, об экзистенции нашей известно. Признаюсь, мы потрудились, чтоб простецы вроде вас считали нас бабьей сказкой. Впрочем, ныне вы уж в иной категории, сударь. Либо с нами…

– Айда к нам, сальватёр, – сказала фон унд цу, – у нас есть бланманже.

– Вы надо мною смеётесь?

– Отчасти, – успокоил разбойник, сдерживая хохотание. – Ибо суть дела серьёзна. Либо вы совершаете, как говорят ангельчаны, лип-оф-фэйф и идёте с нами. Либо мы возвращаем вас на ручки Павьяну-Бабуэну Ксеномондову, и дни ваши, как говорят те же ангельчаны, пронумерованы. Согласны?

– Откель мне знать, что вы не лжёте, сударь? Что вы взаправду гагарьянцы, а не обычные ракальи, сброд, футр-нутр, удзомудзо поганое?

– О, это удостоверить проще простого. Присмотритесь ко мне, сударь. Каюсь, стемнело, но света Ужаса, мню, хватит.

Содрав дырявую треуголку, псевдобриганд обернулся к Якову профилем.

– К слову, Гиги-то у нас истая гагарьянка, – добавил он, – а вот мне так себя именовать не пристало… Ну? Узрели-с?

Яков узрел-с. Льзя ли верить очам? Льзя, твердило левое полушарие, очень даже льзя. Очи не врут. Но это тебе даже не марсияночка, вздохнуло правое. И небываемое бывает! Он не гагарьянец. Мы видели его портреты тьму раз. Он же сам…

– Капитан князь Георгий Гагарин? – услышал Яков собственный неподобающе дрожащий глас. Организмусу делалось дурно, голова пухла, что твой аэростат. Ввиду вереницы откровений корнет почти облискурировался, липкая темнота обступала его по всем фронтам, и только в той стороне, где замерла Гиги, наметилось некоторое, назовём его так, марсияние. – Гагарин, первейший эрой зримого космоса? Ермак Большой Пустоты? Сам мракоплов Петра Великого? Гагарин, пропавший без сигнала и весточки в годе семьсот тридцатом, вылетев из Рассеи к