Сачлы (Книга 1) - Сулейман Рагимов

Нанагыз не получала писем от Рухсары и пребывала в отчаянии. Вечерами, уложив малых детей, Нанагыз садилась у стола и часами не спускала заплаканных глаз с портрета Рухсары. И ей казалось, что дочь безмолвно жалуется на какие-то беды, случившиеся с нею. А трудно ли обидеть девушку, беззащитную, как выпавший из гнезда птенец? Мать бессчетное количество раз целовала портрет, как бы желая этим успокоить любимую дочку, надежду и опору семьи. Крупные слезы сбегали по морщинистым щекам Нанагыз. "Радость очей моих!" шептала она.

Мать тушила лампу, ложилась, но долго ворочалась с боку на бок, и сон бежал от нее, и в темноте летучим светящимся облаком перед нею возникала Рухсара, льющая слезы, обиженная, Поруганная.

Наконец под самое утро она засыпала, и учащенное дыхание ее мешалось в тесной комнатке с мерным посапыванием Ситары, Мехпары и самого меньшего Аслана.

Однажды Нанагыз приснился удивительный сон. Открылась бесшумно дверь, и умерший шесть лет назад муж ее Халил ступил в комнату, словно вернулся с промысла. От его брезентовой куртки несло удушливым запахом мазута. Утомленные глаза его ввалились.

— Раздевайся, — сказала Нанагыз и налила в рукомойник воду, принесла мыло и повесила на гвоздик чистое полотенце. Но Халил не сбросил куртку.

— Где Рухсара? — спросил он обеспокоенно.

Пока Нанагыз собиралась ответить, муж молча повернулся и ушел, но не в дверь, а как бы сквозь стену.

Нанагыз хотела бежать за ним, но столкнулась в дверях со смеющейся дочерью. "Ну, с твоими скучными наставлениями покончено, мама!" — дерзко воскликнула дочь, и Нанагыз онемела от ужаса: Рухсара отрезала свои шелковистые косы, а это были не просто косы, а символ целомудрия и скромности…

— Дочь моя! — прорыдала Нанагыз. — Ты же опозорила не только себя, но и престарелую мать свою, и род свой!..

А Рухсара заносчиво смеялась, и танцевала, и прищелкивала пальцами, и надменно сверкала очами, а когда Нанагыз вскочила с постели и простерла к ней трясущиеся худые руки, дочь словно превратилась в туманное облако и исчезла.

Сон был загадочный, странный и изрядно перепугал Нанагыз. "Наверно, с девочкой стряслась какая-нибудь беда!" — убивалась мать заливаясь слезами.

Над Каспием занималась тихая заря. Гасли одна за другой кротко мерцающие звезды, а в раскинувшемся по холмам городе ответно угасали уличные фонари. Ночная мгла медленно рассеивалась. Город постепенно просыпался. Зазвенели пронзительные трамвайные звонки, басовито загудели, завыли гудки промыслов, фабрик, заводов.

И для Нанагыз начался новый тяжелый трудовой день, — ведь она работала, не щадя сил и здоровья, от рассвета до самой полуночи, чтобы прокормить детей.

По морю скользили багровые пятна, и скоро весь Каспий запылал, словно бурнокипящий котел. А черные высокие нефтяные вышки Баилова, Сураханов, Балаханов стояли горделиво, будто дубы в осеннем, сбросившем листву лесу… Если ж оглянуться назад, к городу, то сразу бросятся в глаза многоэтажные строящиеся здания, похожие издали на величественные дворцы. Улицы уже полны прохожих, — все радостно возбуждены, все торопятся на работу…

А сердце одинокой матери тоскливо сжималось. Она и клумбы с алыми и ярко-синими цветами полила, и прибралась на кухне, и приготовила детишкам завтрак, а избавиться от гнетущей печали не смогла. Работа всегда приносила ей усталость и успокоение, а сейчас думы безутешной матери упорно возвращались к тревожному сну… Ведь вот уже больше года, как покойный муж не навещал ее во сне. Почему же нынче Халил пришел и спросил ее о Рухсаре и взгляд его был безнадежно мрачным?.. Страх овладел Нанагыз, она места себе не находила, металась по тесному дворику и ломала руки.

Наконец она решила посоветоваться с мудрым соседом, Гуламом-муаллимом. Учитель еще сладко спал на веранде, за белым пологом.

Нанагыз поздоровалась, разговорилась с его женой, приветливой Пери-баджи.

— Тяжко мне, сестрица, худо! От дочери никаких вестей: ни горьких, ни счастливых… Уж лучше бы написала открыто, если приключилась беда! Все не так страшно! Вот пришла к Гуламу-гардашу, может, он узнает что-либо о Рухсаре? Ай, Пери-баджи, ради создателя, растолкуй, что значит ее молчание? Ведь я потеряла покой, выплакала все глаза. А у меня на руках — сироты. Что ж предпринять теперь? Куда пойти?

Услышав женскую беседу, прерываемую всхлипыванием Нанагыз, хозяин спросил из-за занавески:

— Здравствуй, соседка! Да что там стряслось, баджи?

— Доброе утро, Гулам-гардаш! — И Нанагыз поспешила поделиться с ним горем. — Словно в воду канула моя ненаглядная девочка, Гулам-муаллим…

— Но ведь она и училась, ай, баджи, для того, чтобы поехать на работу в деревню, — заметил хозяин.

— Да разве я против этого? Пусть исполняет свой долг. Уж это как положено! Я ее благословила… Меня пугает, почему от нее нет писем. Может, вы, муаллим, знаете кого-нибудь из тех мест и спросите о Рухсаре? Здорова ли? Почему отреклась от старой матери?.. По правде сказать, сосед, моя Рухсара- сущий ребенок! Девочка, ну девочка!.. Только-только из материнских объятий ступила в жизнь!

Гулам-муаллим был знаком с Таиром Демировым и недавно встретил его в Баку. В разговоре Таир упомянул, что остановился в "Новой Европе", и пригласил к себе приятеля вечерком.

— Да ведь я встречал партийного секретаря того самого района, где служит Рухсара, — сказал учитель.

— Какого секретаря, да перейдут на меня твои недуги?! Где встречал? изумилась Нанагыз.

— Секретаря райкома партии. Таиром его зовут. Таир Демиров! — ответил Гулам.

— Значит, этот Таир самый старший в горах? Гулам-муаллим почесал затылок.

— Ну, если не самый старший, то один из начальников! — подумав, сказал он. — А может, и главный… Во всяком случае, о Рухсаре он осведомлен. Надо пойти в "Новую Европу".

— Куда? Куда? — не поняла Нанагыз.

— В гостиницу, где он остановился.

— А это… удобно? — заколебалась Нанагыз.

— Вполне удобно и благопристойно!

— Да как же она найдет эту "Европу"? — подала голос жена учителя.

Гулам-гардаш написал на клочке бумаги крупными буквами: "Новая Европа", "Таир Демиров".

— Вот покажешь в городе любому милиционеру или прохожему, они покажут, как попасть в гостиницу, — он протянул записку Нанагыз.

— Да сохранит аллах твоего единственного сына, ай, братец! — горячо поблагодарила Нанагыз.

Пока мать была у соседей, детишки встали, умылись и самостоятельно, некогда Нанагыз было опекать их, — накрыли стоявший в тени развесистого инжирового дерева выгоревший под палящими солнечными лучами столик старенькой, но белоснежной скатеркой, принесли в тарелках сыр, хлеб, обрызганные, с капельками воды, кисти винограда. Утром солнце не проникало сквозь густую листву, — было прохладно, привольно.

В это время во дворике появился седоусый почтальон с молодцеватой солдатской выправкой, показал письмо.

— От Рухсары! — взвизгнули Ситара и Мехпара и наперегонки бросились к почтальону.

— А мама где? — спросил старик, вручая им послание.

— Не знаем! Проснулись, а ее уже нету.

Вздохнув над сиротской долей, почтальон ушел, аккуратно прикрыв калитку.

Когда радостно возбужденная Нанагыз вернулась домой, то увидела, что девочки и так и сяк вертят конверт, рассматривают его со всех сторон, но вскрыть не решаются.

— Мама, мама, письмо!.. Письмо Нанагыз Алиевой!..

— Читайте, девочки, — попросила мать и поскорее села на скамейку в ожидании любых новостей — и хороших, и скверных.

Мехпара осторожно раскрыла конверт, а Ситара заглянула в конец письма, на подпись.

— Это от Ризвана-гардаша!

— Ну и слава богу, что от Ризвана, ну, читайте скорее! Читать вслух стала Ситара: она была старшеклассницей. "Здравствуй, тетя! Скоро приеду в отпуск. Я очень беспокоюсь. Писем от Вас за последние недели нет. Посылаю Вам по почте сто пятьдесят рублей. Сообщите мне о получении де нег. Я давно уже не имею писем от Рухсары. Не заболела л она? А может, адрес ее изменился? На всякий случай посылаю: Вам письмо для Рухсары, пожалуйста, перешлите! Напишите, где она работает, как себя чувствует?.."

— А вот и еще письмо, — сказала Мехпара, показав матери узенький конвертик. — Что-то в нем твердое. Карточка Ризвана, наверно!

Нанагыз очень хотелось посмотреть фотографию Ризвана, — она относилась к нему с доверием и любовью. Но это своеволие обидело бы Рухсару, и мать скрепя сердце воздержалась, лишь потрогала письмо.

— Девочки, немедленно садитесь, пишите сестре письмо, — велела она.

Мехпара принесла чернильницу, бумагу, перо, Ситара с важным видом дело-то поручено какое ответственное! — приготовилась писать под диктовку Нанагыз.

"Как бы размолвка не случилась между Ризваном и Рухсарой", — с тревогой подумала Нанагыз и, откашлявшись, начала прерывающимся от волнения голосом: