Глиняный бог - Анатолий Днепров

Здесь тоже было тихо, но в шорохе веток и в шелесте ветра Николай уловил еще какой‑то звук. Да, он вспомнил, что на — дне оврага протекал небольшой ручеек.

Он двинулся дальше, к кирпичным продолговатым сараям и вдруг замер. До его слуха донеслось еле слышное: “Там–там–там… там… там…”

Он перестал дышать, повернулся и прислушался. “Там, там… там…”

Быстрыми, пружинистыми шагами он пошел обратно. С каждой секундой знакомые ему звуки становились все громче и громче. Они были очень тихие, но его слух, настроенный на эти звуки, усиливал их, и они, казалось, звучали на весь мир: “Там, там… там, там…”

Сомнений не было, стук доносился со дна оврага! Он тихонько перелез между колючими проволоками, подошел к краю. “Там, там… там, там, там…”

Ничего не видно. Серые склоны оврага скрывались за плотной стеной кустарника, и внизу была густая мгла. Спускаться вниз? Нет, нельзя. Дрогнет ветка, сорвется случайный камень, и все погибло…

“Не нужно торопиться, не нужно торопиться”, — говорил он сам себе.

А если это последняя передача? Если случай больше не представится, и он уйдет? Безнаказанно, неизвестный, непойманный?

Николай лихорадочно соображал, что ему делать, а стук металла о металл продолжался…

Как он туда спускается? И обо что он стучит?.. Ах, да, там водосточная труба…

Вдруг все прекратилось. Молчанов долго вслушивался, и до его ушей доносился лишь шорох ветвей и шипение песка…

Он сделал шаг к краю оврага и замер. Вскоре он услышал, как затрещали ветки и как кто‑то шумно и грузно поднимался наверх, прямо к нему. Тот, кто поднимался, вовсе не заботился, чтобы делать это незаметно. Наоборот, он шел напролом, и вдобавок распевал вполголоса старинную русскую песню.

Николай оторопел. Это было за пределами его понимания. Он стоял и не мог сдвинуться с места, и только когда незнакомая темная фигура с ведром в руках, кряхтя и тяжело дыша, вынырнула из‑за кустарников, он быстро выхватил из кармана электрический фонарь и направил острый луч света в лицо незнакомцу.

А дальше он смутно помнит, что было. Перед его глазами вспыхнул огромный огненный шар, могучее кроваво–красное пламя, которое почти с материальной силой ударило его в лицо, ослепило, обожгло. Послышались проклятия, затем грузное падение вниз, треск ломающихся веток и шумный всплеск воды…

Когда он очнулся, то услышал возле себя много голосов, среди них знакомые. Он силился увидеть, что происходит, и не мог. Ему показалось, что ему все снится, он попытался перевернуться на бок, чтобы отделаться от кошмара, и в это время кто‑то коснулся его лица и сказал:

— Николка, осторожно…

Это был голос Нонны.

— Нонна, почему темно? Зажги свет… Я ничего не понимаю…

— Свет горит, Коля… — медленно произнесла девушка. — Доктор, что с ним?

Он почувствовал, что над ним кто‑то склонился.

— Вы меня видите? — спросил незнакомый женский голос.

— Нет, — прошептал он. — Не вижу… Разве я…

— Завяжите ему глаза. Немедленно, — приказала женщина.

Ему подняли голову, и заботливые руки наложили ему на глаза повязку.

— До утра пусть останется здесь, — сказал доктор. — Сейчас везти его не следует. Вы будете дежурить?

— Да, — ответила Нонна.

— Хорошо, оставайтесь. У него ничего особенного. Нервный шок. Спокойной ночи…

Когда дверь захлопнулась, Николай приподнялся на локте и спросил:

— Кто здесь?

— Я, — ответила Нонна.

— Ты можешь мне объяснить, что произошло?

— После, после. Главное, он далеко не ушел.

— Кто?

— Тот, кого ты хотел опознать. Он тебя ослепил, бесшумно и верно ослепил.

— Ослепил?

— Да. Лазер, хороший карманный рубиновый лазер…

— Значит, я…

— Боже, какие вы, мужчины, неосторожные! Если бы я знала… Я бы никогда не позволила тебе выйти одному.

Она положила свою руку ему на лоб.

— Неужели я…

— Ни о чем не думай, прошу тебя. Постарайся уснуть. Так тебе приятно?

Он почувствовал, как ее теплая щека прижалась к его щеке.

— У тебя щека влажная. Ты плачешь? Нонна, почему ты плачешь?

— Молчи, глупенький. Молчи…

4

Он лежал тихо–тихо. На его бледном лице не шевелился ни один мускул, пухлая белоснежная повязка закрывала глаза. Чтобы его не потревожить, Нонна сняла туфли и ходила по комнате в одних чулках. На полке с книгами тикали часы, на кухне шипел газ. Она теперь знала, что Николай очень любит кофе.

Спит он или не спит? Одна рука под головой, вторая вытянута вдоль одеяла.

Она села совсем рядом и стала рассматривать его лицо. В который раз… Вчера вечером она дала ему в руку электрическую бритву и с чисто женским удивлением наблюдала, как его почерневшее лицо начало светлеть. Сейчас в полумраке раннего утра его щеки опять потемнели…

Вот он шевельнул рукой. Может быть, он не спит, а о чем‑то думает? Трудно отличить человека спящего от погруженного в глубокие мысли. А если он думает, то о чем?

Доктор Лаврентьев сказал, что у него ожог сетчатки.

Страшно или нет?

— Кто знает. Раньше в практике глазных болезней такое встречалось очень редко. Современная цивилизация постоянно ставит перед медициной все новые и новые проблемы. Лучевая болезнь, химические токсикозы, множество новых заболеваний легких. И теперь вот это. Наверное, врачам–окулистам в связи с изобретением лазеров придется серьезно заняться проблемой восстановления сетчатки, разрушенной светом…

Уходя, доктор Лаврентьев остановился в прихожей.

— Методы разрушения человеческого организма разрабатываются быстрее, чем методы его восстановления. В будущем человеческом обществе такого быть не должно.

То, что сказал Лаврентьев, звучало не очень утешительно. Сам Николай не задал ни одного вопроса. Как будто его судьба его не интересовала. Или он заранее с ней примирился. Он нехотя приподнимался, с глаз снимали повязку, и он покорно открывал глаза.

“Так видите?” — “Нет”. — “А так? А если нажать?” — “Да нет же!”

В этом “Да нет же!” прозвучали горечь, раздражение и досада одновременно.

Когда доктор ушел, он взял Нонну за руку и тихонько ее пожал.

— Мой отец, — сказал он, — во время второй мировой войны был офицером связи и был прикомандирован к американской армии. Как‑то на фронте в Италии он повстречался с солдатами, которые несли на носилках своего раненого товарища. У того в зубах была сигарета, и когда он вздыхал, то дым выходил наружу из правого легкого, развороченного миной. Впереди шел батальонный священник и бормотал молитву. Когда они остановились, раненый солдат выплюнул сигарету и сказал: “Отец! Не молись за меня. Молись за тех, кто еще живой…”