Глиняный бог - Анатолий Днепров

“Там, там… там, там, там… там…”

Звуки, которые неслись из аппарата, были очень странные в то же время очень знакомые. Молчанов стал мучительно вспоминать, где и когда он их слышал. Необычные, и вместе с тем повседневные, и даже надоедливые удары…

“Там, там… там, там, там, там…”

Удары следовали один за другим с короткими и длинными паузами.

“Там, там…”

— Понимаете? — спросил Базанов.

Коля покачал головой.

— Вроде под водой звонит колокол…

Базанов с улыбкой посмотрел на Каримова.

— Сделайте погромче.

Теперь удары звучали на весь кабинет. И все же это был не колокол, а что‑то совсем другое…

— Где вы живете? — спросил Базанов.

— Как где, в квартире…

— Какое там отопление?

— Паровое…

— Ну?..

— Ремонтируют трубы! — воскликнул Николай. — Точно. Когда стучат по трубам, раздается такой звук!

Базанов утвердительно кивнул.

Так вон оно что! Кто‑то, выстукивая по трубе, передавал сообщения!

— Слушайте внимательно. Старый прием в новом оформлении. Водопроводная сеть для звука вроде телефонной сети.

— Если так, тогда можно…

— Да, — прервал Базанов. — Можно, но трудно. Мы нашли трубу, которая выходит в озеро Комар. Проследили ее до стен института. И тем не менее пока не установили, откуда ведется передача. Контролировать все трубы вашего сложного водного хозяйства практически невозможно, тем более, что для передачи он может воспользоваться водопроводной или канализационной трубой в любом месте института.

— Как же быть?

— Слушать внимательно, если вдруг услышим что‑нибудь подобное в институте, то…

2

Вдоль тротуаров неслись тучи пожелтевших листьев, земля в скверах подернулась сединой, прохожие торопились скорее скрыться в домах. Профессор Соколов, придерживая шляпу рукой и наклонив низко голову, шагал вдоль главной улицы Рощина. Он никогда не был в квартире Котонаева. Он шел нехотя, помимо своей воли, как идет человек к зубному врачу. Просто не было другого выхода.

Соколов охотно беседовал с коллегой в стенах института, но там все касалось только дела, а разговор в домашних условиях предполагал какую‑то степень интимности, которой Соколов больше всего боялся.

Немного задыхаясь, профессор остановился возле большой дубовой двери, на которой висела бронзовая табличка: “Котонаев”. Он нажал кнопку звонка.

— Оставьте почту в ящике направо, — услышал, он резкий голос Котонаева.

— Это не почта, Валерий Антонович. Это я, Соколов…

Короткая пауза.

— Алексей Владимирович?

— Да.

— Боже мой! Одну секунду, я приведу себя в порядок. Или нет, заходите.

Щелкнула задвижка, и дверь распахнулась.

— Проходите, Алексей Владимирович, я сейчас! Идите прямо в кабинет!

Котонаев в пижаме скрылся за боковой дверью, а Соколов прошел в кабинет.

В нем все было по–современному. Вместо письменного стола — легкий секретер. На выдвинутой полке стояла портативная машинка. Книги расположились на подвесных полках, удобных и красивых. Их было немного и, видимо, не здесь находилась главная библиотека ученого. Низенькая тахта, скромное, но изящное кресло, несколько легких стульев.

Соколов обратил внимание, что за стеклом секретера стоял необычный портрет Альберта Эйнштейна. Великий старик в грубой шерстяной кофте писал на доске формулы, поддерживая рукой брюки. Знакомая львиная грива, растрепанные усы…

Соколов долго всматривался в трагически–мудрые морщины великого ученого, который всю жизнь бился над раскрытием таинственной гармонии мироздания.

— Любопытный портрет, не правда ли, Алексей Владимирович? Мне его подарили в Принстоне.

— Замечательный. Добрый день!

Ученые пожали друг другу руки. Соколов заметил, что улыбка у Котонаева не столь веселая, сколь виноватая.

Валерий Антонович начал говорить первым:

— Вы знаете, то, что сделал Эйнштейн в области создания единой теории поля, не так уж и бессмысленно, как некоторые пытаются утверждать. Сейчас я собрал все его последние работы и обнаружил в них ряд интересных мыслей. Просто старику не хватило времени.

— Вы занимаетесь теорией поля?

— Да. Это чертовски увлекательная вещь. Мне кажется, что эйнштейновский детерминизм не лишен глубокого физического смысла.

Котонаев говорил быстро, как бы боясь, что Соколов его прервет. Он даже не поинтересовался, зачем пришел его коллега.

— Помните, Нильс Бор говорил, что будущая физическая теория должна быть сумасшедшей, и он отверг идеи Гейзенберга из‑за их слишком примитивного безумия. Читая работы Альберта, я пришел к выводу, что в переводе на наш язык высказывание Бора нужно понимать так: будущая физическая теория должна быть очень нелинейной. Эйнштейновские уравнения чертовски линейны, а это значит, что и он не мог избавиться от наваждения рассматривать явления ядерной физики изолированно от Вселенной. А что говорил Фред Хойл? Неразбериха в мире элементарных частиц исчезнет, если мы сумеем связать законы ядерных превращений с законами Вселенной. Чертовски грандиозно, не правда ли?

— Очень…

— Это одно целое, единое! Нужно найти связующее звено. Смотрите, Алексей Владимирович, что мне удалось показать.

Он раскрыл лежавшую на тахте папку с исписанными листами бумаги.

— Мне удалось показать, что можно построить функции, которые плавно описывают сильное, слабое, электромагнитное и гравитационное взаимодействия. Если мы возьмем уравнение Клейна–Гордона…

Соколов засмеялся и поднял обе руки вверх.

— Избавьте меня от Клейна–Гордона! До них я едва–едва успел добраться!

Котонаев умолк на полуслове.

— Я плохой дипломат, Валерий Антонович, — начал сдержанно Соколов. — Поэтому я прямо начну с дела, вернее, с одного вопроса. Почему вы практически оставили работу в институте?

Котонаев, конечно, ждал этого вопроса. Но он ответил не сразу. Он закусил нижнюю губу, заложил руки за спину и прошел в дальний угол кабинета. Там он остановился, повернулся к Соколову и спросил:

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Просто потому, что не могу понять, как в такой момент вы можете оставить работу.

— Оставить? — Котонаев театрально засмеялся. — Вам ли об этом спрашивать, Алексей Владимирович!

— Понимаю. Обиделись, что не вы руководите окончанием “Рассвета”. Предполагаю, что вы пока не понимаете, почему не вы, а я. Понимаю, вам очень обидно…

— Нет, нисколько, — сказал Котонаев. — Откровенно говоря, в первый момент мне действительно стало обидно. А после я пришел к выводу, что так даже лучше. За всякой прикладной белибердой и техническими расчетами я начал забывать настоящую, большую физику.