Послания - Бахыт Кенжеев

«Уйдёт, неласковая, сквозь долгую зевоту…»

Уйдёт, неласковая, сквозь долгую зевотудолдоня – музыке наперерез —перевранное пушкинское «что-томне грустно, бес»,и пораженческая страсть немытою гадалкойвоспламенит воображение, бубняо Лао-цзы, и друг лысеющий в тусовке жалкойчурается меня.

И то – пора и мне мужать, рассматривать серьёзнопожитки собственные, в холщовый узелокувязанные в прихожей. Поздно, позднобузить, предчувствовать, раскаиваться. Видит Бог,что всяк, кичащийся иллюзией о даренебесном, о восторгах юных жён,неправ – ему, подобно псу, скворцу и прочей твари,предел от века положен.

Не оттого ли спит, безвременною смертию наказан,казнен, в сырых сокольнических песках учитель бедный мой.Ах, как он удивлённо пел любовь и светлый разум,и утренние возвращения домой!А уж если пить, учил, то – повышая градус,схитрить, вильнуть – но только не уплачивая в срокунылым мытарем на скорбь, огонь и радостьисчисленный налог.

ВДАЛИ МЕРЦАЕТ ГОРОД ГАЛИЧ

Стихи мальчика Теодора

От автора

Мало кто ожидал от моего доброго знакомого, одиннадцатилетнего мальчика Теодора, что он внезапно увлечётся сочинением поэзии. С одной стороны, мальчик может целый день проваляться на диване с томиком Хармса, Асадова или Анненского. С другой стороны, сам он, по известным причинам психиатрического порядка, изъясняется с трудом, почти бессвязно, не умея – или не желая – сообщить окружающим своих безотчётных мыслей. Стихи мальчика Теодора значительно яснее, чем его прямая речь; надеюсь, что создаваемый им странноватый мир (где верная орфография соседствует с весьма приблизительным воспроизведением русских склонений и спряжений, а логика строится по своим, находящимся в иных измерениях, законам) достоин благосклонного внимания читателя.

«Я думаю, родина – это подснежник…»

Я думаю, родина – это подснежник.Она – не амбар, а базар.Густой подорожник, хрустящий валежник,Обиженный дворник Назар.

Каховка, Каховка, родная маёвка,Горячая пицца, лети!Мы добрые люди, но наша винтовкаСтучит на запасном пути.

Не зря же, ликуя, Семён и АнтипаБесплатно снимали штаныЗа летнюю музыку нового типаНа фронте гражданской войны!

И всё-таки родина – это непросто.Она – тополиный листок,Сухой расстегай невысокого роста,Рассветного страха глоток.

Она – комиссар мировому пожару,Она – молодой анекдотПро то, как целует Аврам свою Сару,И белку ласкает удод.

«Распушись, товарищ Пушкин!..»

Распушись, товарищ Пушкин!Не ленись, товарищ Ленин!Восставай, товарищ Сталин!Будь попроще, мистер Хер!Воскресай, товарищ Горький!Слишком долго ты в могилеСпал, и видел сны, быть может,Про распад СССР!

Заливает баки Баков,Пикадором служит Быков,Расставляет буквы Буков,Много есть у нас друзей.Если все они возьмутсяЗа пеньковую верёвку,Несомненно, перетянутВсех бессовестных врагов!

Чтоб охотиться на волка,Пете надобна двустволка,Пусть скорей берет со складаСвоё новое ружьё!Не броди, товарищ Бродский!А воспой свою отчизнуАкварелью, постным маслом,Загрунтованным холстом!

Жизнь нуждается в подпорке,Сне, описке, оговорке,Тихо тешится оглаской,Ветром, голосом, звездой.Вот и место для Гефеста,Уверяет слесарь честный,Возводящий наковальнюНад осеннею водой.

«чем же могу я утешить латника…»

чем же могу я утешить латникапревращающегося в покойникараскрывающего окровавленный рот

но ещё пронзительнее крик путникав чью спину вонзается нож разбойникау самых у городских ворот

«Спускается с горных отрогов…»

Спускается с горных отрогов,с цветущих памирских луговСергей Саваофович Богов,известный любимец богов.Он помнит синайские грозы,ребячьего мяса не ест,сжимает десницею – розу,а шуйцей – ржавеющий крест.

Он тем, кто напрасно страдали,нелестно твердит: «Поделом!»Ремни его лёгких сандалийзавязаны смертным узлом.Всесильный пасхальный барашек!Покорны и ангел, и бесспасителю всех чебурашек,особому другу небес.

И даже писатель бездымный,осадочных мастер пород,поёт ему дивные гимны,сердечные оды поёт.Пусть в мире, где грех непролазени мучима волком коза,сияют, как маленький лазер,его голубые глаза!

«то голосить то задыхаться…»

то голосить то задыхатьсяпереживать и плакать зряв приёмной вышней примелькатьсякак дождь в начале октябряну что ты буйствуешь романтикя денег с мёртвых не берукладя им в гроб конфетный фантикот мишек в липовом бору

откроем газ затеплим свечкиспроворим творческий уютодноэтажные овечкив небритом воздухе снуюти мы заласканные ложьючто светом – звёздный водоёмвпервые в жизни волю Божьюкак некий дар осознаём

«В те времена носили барды…»

В те времена носили бардыносы, чулки и бакенбарды,но Исаак и Эдуардне признавали бакенбард.Они, чужие в мире этом,где звери бьют друг друга в пах,предпочитали петь дуэтомдля говорящих черепах —тех самых, что шагали в ногуи с горьким криком «Облегчи!»наперебой молились Богув лубянской стиснутой ночи.

В те времена большой идеиРоссией правили злодеино Эдухард и Исабаклюбили бешеных собак.Жевали истину в горошек,не знали, что Господь велик,на завтрак ели рыжих кошеки в чай крошили базилик.Интеллигент – не просто педик.Сорока спит, попав впросак,от злостной астмы умер Эдик,от пули помер Исаак.

Но мы-то помним! Мы-то знаем!Нам суждена судьба иная!Как Афродитин сын Эней,мы просвещённей и умней,и, заедая пшённой кашейпрожжённый панцирь черепаший,на кровь прошедшую и грязьглядим, воркуя и смеясь.

«меркнут старые пластинки…»

меркнут старые пластинкимёртвым морем пахнет йодвася в каменном ботинкепесню чудную поёти вампир, и три медведя,эльф, ночное существо, —грустно ловят все соседибессловесную его

Ах, любители распада!Обнимать – не целовать.Умоляю вас, не надодруга васю убивать.Он певец и безутешен,а среди его алён —кто расстрелян, кто повешен,кто при жизни ослеплён.

Умоляю вас, не стоит!Погодите, он и самполумузыкой простоюдолг заплатит небесамДо-ре-ми! Соль-ре! На хлипкойпочве мира, как малыте, что стали хриплой скрипкойв жёлтых капельках смолы

«в херсоне, где яд отвергал митридат…»

в херсоне, где яд отвергал митридат,где сосны шумят без кальсон,шерстистые звёзды, взвывая, твердято смерти, похожей на сон

в херсоне, где одноладонный хлоп́окистлел, как египетский хлопок,старуха рахиль продаёт черепокбеззвучных научных раскопок

а я малахольный считаю что зрярука в золотых волоскахчрезмерные цены за череп царявещавшего на языках

давно позади копьещитовый трудв обиде бежал неприятельна камне горилку свинцовую пьютсильфида и гробокопатель

грешил и военную суллу крошилмеч вкладывал вкривь а не вкосьно слишком усердно суглинок сушилего серебристую кость

верёвка протяжная с детским бельёмв прокуренной фильме феллинии пьющие (спящие) плачут вдвоёмот запаха крымской полыни

«печальна участь апельсина…»

печальна участь апельсинав мортирной схватке мировойрасти без мрамора и сынакачая римской головойего сжуёт девятый пленуми унесёт река Ловатьевгений проданный туркменамне мог страстнее целовать

как муэдзины льстят авгурызловещим судьбам овощейморжа крещатика лемурыи вообще других вещейа под рукой мадонна осеньи сон дневной орденоносени мещанин на букву «ща»не ищет тайного борща

amigo брось тянуть резинустраховка проза а не вредя сам подобен муэдзинукак древнеримский минарета в небе крыс сменяют мышии типографские клишено как же я его услышуи потолкую о душе

«уходи без оглядки кручина…»

уходи без оглядки кручинаты беспочвенно плачешь женаесаул настоящий мужчинаи виагра ему не нужна

но как только станица уснулаи поёжились звезды звенянет милее душе есаулачем седлать вороного коня

он поскачет почти без ансамбляв окружении гусь и воронзахватив воронёную саблюв трёхлинейке последний патрон

понесётся в степные просторыжарко в зеркало неба смотрясьберегитесь татарские ворыэфиопы и прочая мразь

как давид опасался саулатак трепещет чеченский аулпредвкушая визит есауланаправляйся же к ним есаул

дай же волю весёлому гневуи услышав как плачет дитязащищай свою родину девубезрассудною шашкой свистя

«в подлеске фресок и мозаик…»