Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов

на другом берегу беседовали — мы могли только гадать, — но после этого события напряженность между ними как-то поуменьшилась, а вскоре они даже подружились. Через год энергичный физрук наш создал знаменитый школьный туристский лагерь на берегу Пестовского водохранилища и настоял, чтобы Александра Сергеевича пригласили работать в нем инструктором. Оба они люди горячие, спорили иной раз, не стесняясь нас, мальчишек. Часто в таких случаях мы вспоминали историю в Белинской прорве.

ТРАДИЦИОННЫЙ МАЙСКИЙ

Слава развернул байдарку:

— Александр Сергеевич! Смотрите, пароходик у берега приткнулся. Давайте попросимся переночевать.

С утра лил дождь. Ставить палатки на мокрую холодную землю не хотелось. А у высокого правого берега, на котором темнела островерхая колокольня, стоял небольшой белый катер, у нас его называют «речной трамвайчик».

Хозяева судна, казалось, были даже довольны, что у них на корабле будет веселая компания. Разрешили просушить вещи, вскипятили чай. Около самых окон каюты плескалась серая вода, вся в кружках дождинок, а внутри тепло и сухо. Легкий полумрак — команда экономит аккумуляторные батареи.

Александр Сергеевич предложил, пока не совсем стемнело, пойти осмотреть церковь.

На палубе резкий ветер швырнул в лицо холодные брызги. После тепла каюты острее ощутилась сырость этого последнего апрельского дня. Неподалеку дежурные возились с костром, который то угасал, то вновь вспыхивал, разбрасывая клочья едкого дыма от сырых дров.

— Ветер к вечеру в такую погоду — это хорошо, — пробормотал Александр Сергеевич, — может, разгонит всю эту сырость.

По скользкой тропинке забрались на холм. Перед нами стояла полуразрушенная церковь из красного кирпича, видимо, некогда оштукатуренная, вся в грязно-серых потеках. Мокрые кусты еще без листьев не скрывали неприглядности цоколя. Высокая колокольня как бы подчеркивала своими завершенными формами заброшенность храма.

Слава подпрыгнул, уцепился за подоконник, подтянулся, ухватился за ржавую решетку и заглянул внутрь.

— Ничего нет… — гулко прозвучал его голос.

— Александр Сергеевич, как вы думаете, она старая? — спросил Костя.

— Ну как вам сказать… По всей видимости, начало XIX века.

— Тогда понятно, почему эта церковь в таком состоянии. Кому она нужна? Вот Псков, например, настоящая старина. Или Покров на Нерли — вообще XII век. А это что? Действительно, надо разобрать на кирпич. Проку больше будет народному хозяйству.

— Не торопитесь ломать постройки только потому, что они еще недостаточно старые. Ведь когда-нибудь и этой церкви будет восемьсот лет. Конечно, если у вас не найдется сообщник, например, второй такой игумен Парфений, что пытался разобрать храм Покрова… — напомнил Александр Сергеевич. — А то ведь мы привыкли: раз не XV век — круши. Раньше даже и этого не замечали — старое должно умирать. Так бесследно и погибли многие памятники. Вот вы, Костя, знаете, например, откуда происходит название Потаповского переулка в Москве, около Чистых прудов?

— Да как-то… нет.

— На углу Большого Успенского переулка и Покровки, которую сейчас называют улицей Чернышевского, стоял замечательный храм Успения.

В тридцатые годы посчитали, что габариты его мешают движению по Покровке, и храм снесли, хотя, по мнению многих специалистов, это был если не шедевр, то весьма ценный памятник архитектуры конца семнадцатого века. А словно в насмешку над зодчим Потаповым, который строил его, Большой Успенский был переименован в Потаповский переулок.

Слава уже успел обойти кругом все здание и теперь внимательно прислушивался к рассказу Александра Сергеевича.

— Там вход есть, и, по-моему, не заперто, — сообщил он. — Может, посмотрим?

Несколько полуразрушенных ступенек из белого камня, обросших зеленым мхом, упирались в ржавую железную дверь. Над ней остатки конструкции, державшей когда-то навес над входом, и более светлый квадратик на стене, прикрытый раньше иконой.

Слава попробовал массивную дверь, заскрежетали проржавленные петли… Справа из кустов выскочила большая черная кошка.

— Черт, по-моему… — неуверенно отметил Костя.

— Такие места как-то располагают ко всякой мистике и чертовщине, — заметил Александр Сергеевич. — Кстати, расскажу вам по этому поводу одну занятную историю. До войны я довольно долгое время работал макетчиком, а тогда военные кафедры учебных заведений очень увлекались миниатюр-полигонами. Это были большие, в несколько квадратных метров, макеты местности, на которых моделировались военные действия. Наша бригада разрабатывала вначале их для военных академий и училищ, а тут нам заказал подобную работу строительный институт.

Одно из его зданий, как раз где мы работали, и сейчас находится на углу площади с характерным названием Разгуляй и бывшей Елоховской, сейчас Спартаковской улицы. Если взглянуть на фасад здания, то обращает на себя внимание странная рама слева между окнами второго этажа. По форме она напоминает гробовую плиту.

Дом этот, а точнее целый дворец, принадлежал члену Академии наук, президенту Академии художеств графу А. И. Мусину-Пушкину. Он был чуть ли не первым собирателем и исследователем русских рукописей. Граф опубликовал «Русскую правду» и «Слово о полку Игореве», но, к несчастью, в пожар двенадцатого года погибло все его драгоценнейшее собрание, кроме немногих рукописей, хранившихся у Карамзина и Бекетова.

Рассказывают, что сам коллекционер находился в то время в деревне, а его дочь, вывозившая из дома картины и серебро, не решилась взломать запертые шкафы с рукописями, и они погибли.

Так вот эта самая плита, являвшаяся когда-то циферблатом солнечных часов, в прежние годы сильно занимала окрестных обывателей, во-первых, своей необычной формой, а во-вторых — на костяной пластине, прикрывавшей плиту, были начертаны какие-то странные значки. Уверяли, что доску изготовил знаменитый «чернокнижник», соратник Петра I Яков Вилимович Брюс, который командовал артиллерией во время Полтавской баталии. Кроме того, граф Брюс, происходивший из знатного шотландского рода, был известным политическим деятелем, автором и переводчиком многих научных трактатов.

Вокруг дома и необычной плиты ходило множество легенд. Одна из них уверяла, что граф записал на этой доске места, где им зарыты клады. Другая — что Брюс оставил письмена, содержащие открытые им кабалистические формулы и законы, и прикрыл их гробовой доской. А если эту доску