Ошибка Пустыни - Соловьева Мария Петровна

– Удобный страж. Полезный.

– Простите. – Лала наконец взяла Тика и переложила на мешок. Шойду, впрочем, не стал входить.

– Жду тебя в соколятне, настало время вечерней охоты. Без него, разумеется. – Мастер кивнул на анука и ушел.

Лала намочила ладони водой из кувшина, протерла лицо, сменила повязку на руке и прикрикнула на Тика, который пополз было за ней к выходу. Уже шагнув за порог, она задумалась, вернулась и прихватила кинжал.

Солнце еще не коснулось Стены, и в понимании Лалы до вечера было далеко, но Мастеру Шойду виднее, конечно.

Внутри соколятни кроме него было еще четверо слуг, и все они держали большие клетки с мелкими птицами. Молодые мужчины в синих плащах делали вид, что Лала им не интересна, но это у них плохо получалось.

– Сокол не питается падалью. Даже свежеубитая добыча годится только для птенцов. Поэтому мы их не кормим, а даем охотиться, – Шойду говорил это Лале, но смотрел на беспокойных разноцветных пичуг в клетках. – Но с этим справляются слуги. У нас с тобой другое дело.

Мальчишка-скотник привел дромов, и пока Лала уворачивалась от слюнявых приветствий Снега, Шойду вынес Эржи и еще троих соколов. Птицы беспокойно вертели головами в смешных колпачках, закрывающих глаза. Один из слуг протянул Лале кожаные наплечники и перчатки. Она все это надела по примеру Мастера Шойду, и тогда двух соколов посадили ей на плечи. Ничего не понимая, она застыла, чтобы не побеспокоить птиц. Как ни прочна была дубленая многослойная кожа, Лале казалось, что она чувствует каждый коготь крепких желтых лап.

– Мы едем в пустыню. Этих соколов кормим только там. На охоте.

– А они не могут сами слетать и вернуться? Письма же они носят!

Шойду сжал тонкие губы, отчего они вообще точно исчезли с его лица, потом сказал:

– Есть причина.

Глава тринадцатая

Прохожие почтительно уступали им дорогу, перешептываясь и разглядывая Лалу. Женщина-Мастер Смерти на облачном дроме, да еще с двумя соколами. Будет что обсудить за ужином. В безветрие запахи не смешивались, и возле каждого купола стоял свой собственный аромат: тут жарят рыбу, по соседству – мясо. А через десять шагов у кого-то подгорели овощи. Лала старалась не вдыхать дразнящие запахи. Она вспомнила, что с утра ничего не ела, и судя по всему, еще долго ее пустой желудок будет обиженно урчать.

Пустыня встретила их плотным жаром и особым, густо-красным цветом предзакатного песка. Воздух над барханами дрожал и плавился, размывая горизонт, и казалось, что солнце скоро нырнет в бескрайний океан крови. Соколы на плечах, почуяв пустыню, стали переминаться с ноги на ногу и тонко попискивать. Снег пару раз недоуменно обернулся к оставленному городу, но продолжал идти за дромом Мастера Шойду. И когда Лала уже приготовилась окликнуть своего безмолвного спутника, тот остановился сам. Прежде чем спуститься на землю, Лала осмотрелась. Стена Шулая еле виднелась.

Мастер Шойду, как был с птицами на плечах, аккуратно снял со своего дрома расшитый алыми нитками хурдж и достал оттуда раскладной насест, который увеличивался в размерах, как подзорная труба. По-прежнему молча посадил на насест своих соколов, потом снял пару с плеч Лалы и только тогда обратился к ней:

– Мы здесь надолго. Не переживай, голодной не останешься.

Лала не знала, что сказать, и просто смотрела на соколов. Ей нравились эти птицы все больше. Каково бы ни было их нетерпение, а оно угадывалось по дрожанию крыльев и настороженному верчению голов, соколы выжидали. А Шойду смотрел то в небо, то по сторонам. Вдруг он напрягся, приметив что-то на гребне бархана, резко свистнул и сорвал колпачок с ближайшего к нему сокола. Птица взмыла в небо. Остальные запищали, но честно ждали своей очереди.

Лала попыталась разглядеть цель взлетевшего сокола, но безуспешно. Зато она увидела итог короткой охоты, когда птица уже поднялась в воздух с добычей в когтях. А вот падение сокола с небес на жертву взгляд поймать не успел. Никогда еще Лала не встречала такой скорости. Пока она восхищалась, удачливый охотник бросил к ногам Шойду жирную пескоройку и гордо сел на плечо. Зверек еще дергался, но уже был мертв. Шойду отсек ему голову и откинул в сторону. Сокол тут же слетел с его плеча и принялся ее клевать.

– Достань из хурджа нож, воду и выпотроши. – С этими словами Шойду повернулся к соколам и снял колпачок со следующего.

Не успела Лала расправиться с первой тушкой, рядом лежали еще две. Без добычи оставалась только Эржи, но Мастер Шойду не торопился отпускать свою любимицу. Он выжидал, разглядывая небо.

Солнце наконец коснулось края мира, песок еще больше потемнел и стал остывать. Наступило лучшее время суток – граница между жаром и стужей, время, когда пустыня становится доброй и мягкой. Тут Шойду издал довольное утробное рычание и протянул руку к Эржи.

Лала вертела головой и не могла понять, что так его обрадовало. А когда поняла, застыла с окровавленным ножом и выронила тушку пескоройки. Прямо на них летела, стремительно увеличиваясь на глазах, пестрая руфа – самая крупная птица Пустыни. Это никак не могла быть добыча для Эржи, которая чуть больше головы руфы. И все же Шойду снял колпачок.

Эржи быстро взмыла вверх и превратилась в точку, но руфа ее увидела и стала набирать высоту. Лала охнула. Она знала, что руфы могут ударом мощных ног переломить хребет козленку, что уж говорить про сокола.

– Не бойся за Эржи. Смотри.

Шойду выглядел как самодовольный хозяин бойцового петуха. Лала видела таких в замке Фурд. Петушиные бои были любимым развлечением прислуги, и смотреть пускали всех детей. Она всего раз полюбопытствовала и никогда больше не интересовалась. Жалела проигравших птиц – разодранных, униженных, истекающих кровью ради хозяйской наживы. Лала с неприязнью заметила азартный огонь в глазах Шойду и вернулась к недоразделанным пескоройкам. Она не хотела видеть, как руфа покалечит Эржи, но против воли стала искать маленького сокола в темнеющем небе и не могла найти. Руфа тоже потеряла из виду своего врага, это было заметно по неуверенным взмахам крыльев.

– Да! – завопил Шойду и хлопнул себя по коленям.

Лала вздрогнула, но не оторвала взгляда от руфы, и только поэтому не пропустила короткий миг атаки. Это невозможно – разглядеть маленькую птицу высоко в небе, когда она движется быстрее арбалетной стрелы. Но когда сильный удар в голову перевернул руфу в воздухе так, что она кубарем, теряя перья, стала падать, Лала даже не усомнилась, чья это работа. Шойду между тем не торжествовал победу. Он шептал что-то, сплетая и расплетая пальцы в сильном волнении. Руфа почти у самой земли пришла в себя, выровняла полет и кинулась с ответной атакой. Это был самый неравный бой из всех, что до сей поры видела Лала. Ушибленная и обозленная руфа клекотала так страшно, что даже дромы пригнулись, силы мощного клюва хватило бы, чтоб убить трех Эржи одновременно. Единственное, чего не хватало руфе, – это быстроты и верткости. И очень скоро она упала неподалеку, взметнув целый фонтан песка.

– Идем! – Не глядя на Лалу, Шойду направился к трепыхающейся руфе. На ходу он поднял руку, и Эржи тяжело опустилась на перчатку. Лала поспешила за ним. Не то чтобы она хотела видеть, что будет дальше, но раз позвали…

Голова и шея руфы были в крови, одно крыло неестественно вывернуто, но огромная птица оставалась опасной даже при смерти. Поэтому Шойду долго примерялся, прежде чем отсечь ей голову. А когда безголовая туша забилась в последних судорогах, он полоснул ножом по своей ладони, и две капли его крови соединились с темной кровью руфы. Лала таращилась на это, будто в первый раз видела работу Мастера Смерти. Когда Шойду подобрал и отряхнул от песка крупный шуларт, оставшийся от птицы, Лала только и смогла выдавить из себя:

– Но зачем?

– Пойдем поедим. Ты ведь тоже голодна? – улыбнулся Шойду, будто не услышал вопроса.

Зажаренные до хрустящей корочки пескоройки оказались удивительно вкусными. Лала поймала себя на том, что обгладывает каждую косточку и облизывает пальцы, и смутилась, но Шойду не обратил на это никакого внимания. Он потягивал вино из бурдючка через длинную соломину и смотрел на закат. Насытившиеся соколы чистили перья, а дромы дремали, опустив головы к самой земле. Когда с пескоройками было покончено, Шойду протянул Лале вторую соломину, и теперь оба они пили вино и разглядывали уходящее солнце.