Ошибка Пустыни - Соловьева Мария Петровна

Узнав, кто из слуг неплотно закрыл проход через сеть к гнездам, Шойду побеседовал с Согласователями смертей и отвел в Пустыню несчастного ротозея. Все прочие слуги ходили подавленные, и никому не было дела до перемен в поведении Лалы. А она стала жить в два раза быстрее. Долгие вечерние поездки на охоту сократились, размеренная поступь дрома осталась в прошлом – теперь Лала гоняла Снега, как почтовую лошадь в Заморье. Все освободившееся время она переписывала Книгу Сновидений и вообще перестала спать. Когда Мастер Ашгар потребовал вернуть Книгу, Шойду передоговорился на неделю, но дольше тянуть было нельзя. Поэтому Лала вспомнила все рецепты бессонных снадобий и превратилась в неутомимого писца.

На исходе недели даже самые сильные снадобья перестали ей помогать. Дважды она чуть не свалилась со Снега по пути в пустыню и один раз забыла наловить ящериц. Пришлось предложить Тику кусочек плоти пескоройки, чему он обрадовался. Последние страницы Лала списывала, качаясь между сном и явью, как неопытный канатоходец. И в то мгновение, когда она выводила последнюю строку, усталость победила, и тьма клубами дыма заполнила ее разум.

Вместе с этим дымом явилось солнце. Необычного малинового оттенка, оно было намного больше настоящего светила. А еще на него можно было смотреть не щурясь. Только солнце, ничего больше, будто оно одно во всем мироздании. Малиновый свет, казалось, вползал в голову Лалы через зрачки, там уютно мостился, как кошка в корзине, и вытеснял все тревоги. Легкий шепот, запутавшийся в этом текучем свете, настойчиво повторял одно и то же: «Не отдавай… Не отдавай… Не отдавай!» Лале было так хорошо, что она ленилась спросить, о чем шелестит малиновое солнце. А потом она услышала писк. Пронзительный, требовательный и совсем не подходящий к величественной картине. Солнце исчезло, писк остался.

Когда Лала открыла глаза, за окном едва зарождался рассвет, но в комнате было светло. Анук сиял, как никогда прежде. А в гнезде, которое он обвивал, возмущался и широко разевал клюв крупный птенец. Он уже успел обсохнуть и выглядел здоровым и крепким. И все же Лала потрясла головой, убедиться, что проснулась, потому что птенец сильно отличался от всех виденных ею прежде. Тонкий нежный пух его был густо-голубым, как полуденное небо Пустыни.

Глава пятнадцатая

Неизвестно, сколько бы она так сидела, уставившись на то, чего не бывает, но анук увидел проснувшуюся хозяйку и покинул свой пост. Птенец, оставшись без тепла, запищал еще пронзительнее, и это сдвинуло Лалу с места. Голубой или неголубой, вылупившийся сокол должен быть накормлен особой смесью, которую по рецепту Шойду готовили слуги. Она не собиралась никого посвящать в свою тайну, но птенец кричал так громко, что ему ответили из соколятни. Меньше всего Лале нужны были сочувствующие крики соколов. Она плотно закрыла дверь и отправилась на кухню.

Кухарка, имя которой Лала так и не выучила, ошарашенно уставилась на нее. Еще бы, раньше госпожа Мастер Смерти ни разу не удостаивала их своим вниманием. Чаша с кормом для птенцов уже была готова – кровяная чавкающая смесь из куриных потрохов и особых трав. Не обращая внимания на забывшую о своих делах кухарку, Лала макнула палец в чашу и облизала, будто главный повар, что проверяет королевское кушанье на соль. Поморщилась недовольно, взяла ложку, зачерпнула побольше и отправила в рот. Кухарка охнула и выронила черпак, а Лала, отчаянно сдерживая рвотные позывы, выскочила из кухни.

Она успела добежать до комнаты и схватить пустую плошку, из которой обычно пил молоко Тик. Выплюнула туда соколиную кашу, вытерла окрашенные чужой кровью слюни и хотела было сполоснуть рот, но истерический требовательный писк не дал ей этого сделать. Только после того, как почти вся кашица исчезла в непомерно огромном клюве, птенец уснул, и Лала наконец добралась до кувшина с водой.

От необъяснимой радости пекло в груди, хотелось взять спящего соколенка в руки и не выпускать. Лала подумала, что именно так чувствуют себя матери после рождения ребенка. Она чуть не плакала от умиления, глядя на вздрагивающий во сне голубой пушистый комок. Однако восторг скоро поутих, и на смену ему пришла забота. Как выходить птенца в тайне, она не представляла. Полгода в соколятне научили ее многому, и она точно знала, какими крикливыми, капризными и болезненными бывают маленькие соколы. Если все время кормить его с рук, он при виде любого человека будет требовать еды и шуметь. Самое простое решение – сообщить Шойду и попросить совета, но Лала его даже не рассматривала. Мастер приказал выбросить яйца, так что он никакого права не имеет на выжившего птенца.

Анук внезапно поднялся в угрожающей позе, глядя на дверь. Лала вскочила, схватила первую попавшуюся ткань и набросила на гнездо, но было поздно. На пороге стоял Мастер Шойду.

– Я за книгой, – произнес он, глядя мимо Лалы на прикрытого птенца.

– Да, конечно.

Она торопливо схватила со стола Книгу Сновидений и стала заворачивать в мягкую кожу, неистово надеясь, что Мастер просто не поверил своим глазам или не понял, что именно увидел.

Но острый глаз Шойду не зря сравнивали с соколиным. Не спрашивая разрешения, он шагнул было к гнезду, но тут же отпрянул. Анук, золотая шипящая преграда, был не прочь кого-нибудь укусить.

– Что ты прячешь в моем доме? – грозно спросил он.

Врать было бессмысленно. Лала убрала платок, взяла на руки проснувшегося птенца и показала Шойду.

– Я спасла одно из яиц Эржи. Анук его высидел. Теперь это мой сокол.

Лала догадывалась, что придется бороться за право оставить птицу себе, но к тому, что последовало, она была не готова.

Шойду, не отрывая взгляда от соколенка, упал на колени и протянул к нему задрожавшие руки. Он пытался что-то сказать, но только хрипел. А потом ошарашенная Лала увидела, что Мастер Смерти плачет.

– Синий… синий… – наконец пробилось сквозь хрипы и всхлипы.

Лала вернула птенца на место и протянула Шойду воды. Он сделал несколько судорожных глотков и поднялся.

– Я тоже удивилась его цвету, – как ни в чем не бывало продолжила Лала, надеясь таким образом быстрее вернуть Шойду к его обычному состоянию. Помогло. Мастер поставил стакан на стол и, косясь на успокоившегося анука, попросил:

– Подай мне его. Пожалуйста.

Он принял птенца из рук Лалы как величайшую ценность и долго его осматривал. Потом, соединив ладони в форме домика, из которого торчал только клюв, продолжил:

– Синие соколы рождаются так редко, что об этом не пишется даже в книгах по уходу за ними. Мой предшественник, Мастер Шочаг, говорил, что за два поколения до него в Шулае был синий сокол, но однажды не вернулся с охоты.

– Чем они не такие, как все? – спросила Лала.

– Скоростью. Умом. Силой. Живучестью, – Шойду перечислял качества синих соколов, как родитель, гордо рассказывающий о достижениях своего ребенка. – Говорили, синий сокол может летать во время Хвори, но сама понимаешь, проверить эту легенду не получалось.

– А кормить его надо тоже иначе, чем остальных?

– Не думаю. Вернее, не знаю.

Шойду с теплой улыбкой, которой не удостаивались от него люди, заглянул в свои ладони и коснулся носом клюва птенца.

– Он хорошо поел ливерную кашу, я с кухни приносила, а еще… – договорить Лала не успела.

– Отдай, – перебил ее Шойду.

– Что?

– Молю и заклинаю, я готов на любой обмен. Для тебя это домашний питомец, а мне… Для меня теперь не будет прежней жизни… Отдай! – Шойду смотрел на нее умоляюще, но что-то было во взгляде звериное, темное и немного безумное.

– Не могу. И Тик не позволит, – она кивнула в сторону анука, который внимательно следил за ними немигающими глазами, – это ведь он высидел яйцо, не я.

Лала протянула руку, и Шойду медленно, очень медленно разжал ладони. Когда птенца вернули на место, анук снова золотым кольцом обвил гнездо и только тогда успокоился. Но от всех этих перемещений и разговоров соколенок решил, что пора поесть, и поднял писк.