Прекрасная ночь, чтобы умереть - Габриэль Мулен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Более пожилой, а это был комиссар Барде, вдруг замедлил походку и указал своему компаньону:
— Вот наш человек, малыш, это — он, там, в центре площади.
— Слепой, просящий подаяния?
— Нет, это — отец Ансельм, местная фольклорная достопримечательность. Камбон рядом с ним. Это бродяга, что продаёт всякое старьё.
— И что мы будем делать? Не лучше ли было бы доставить его к нам в участок и там поговорить с ним?
Лямотт обладал нетерпеливым пылом всех молодых инспекторов. Спокойно пригладив свои шикарные военного типа усы и раскурив свою любимую трубку из бриара с мундштуком из акрила, комиссар Барде счёл нужным успокоить своего гораздо более молодого коллегу.
— Нет, там бы он закрылся, словно устрица в своей скорлупе. Позволь мне всё сделать самому, малыш. Тут всё получится гораздо проще.
Вынужденный притормозить, Лямотт почувствовал себя совсем никчемным, но он, пусть и не без раздражения, но всё же без лишних слов дал своему начальнику возможность действовать самостоятельно. Для отвода глаз он довольствовался тем, что стал рассматривать прилавок, соседний с прилавком Камбона, а потом начал прокладывать себе дорогу в толпе зевак — в большинстве своем туристов, привлечённых, несмотря на угрюмую погоду, репутацией знаменитой эксовской «толкучки».
Находясь на разумном расстоянии и делая вид, что разбирает утиль в большой коробке со старыми почтовыми открытками, он незаметно косился на того, с кем им предстояло встретиться. И в самом деле, старьёвщик вполне соответствовал понятию «бродяга»: из-под затёртой фуражки у него торчали длинные жирные седеющие волосы, окружавшие бегающие глаза и впалые щёки, покрытые трёхдневной щетиной, плохо скрывавшей грязь. Всё остальное — изъеденный молью шарф, испачканные брюки и пальто, явно знававшее лучшие времена, — в этом типе было соответствующим.
Если бы инспектор Лямотт подошел ближе, он убедился бы ещё и в том, что главное — это был запах старьёвщика: острый и тошнотворный запах, который не мог скрыть даже прямой контакт со свежим воздухом и дождём.
Через четверть часа комиссар Барде покинул пешеходную зону, на которой велась торговля подержанными вещами, и позволил себе тяжело упасть на пассажирское сиденье автомобиля. Морис Лямотт уже ждал его за рулём.
— И что, шеф?
— Трогай, мы возвращаемся. Он практически созрел. Конечно, ещё пытается заставить меня поверить, что не знает имя своего поставщика, но ты увидишь, как всё это к нему вернётся. Я ему дал четыре дня, чтобы поработать со своей памятью. После этого, я уверен, его «болезнь Альцгеймера» начнет отступать — да так быстро, что это будет похоже на чудо! Давай, трогай, я тебе говорю, чего задумался… Высадишь меня около дома. Мне нужно срочно принять душ. Это абсолютный приоритет, а то я все еще ощущаю у себя на коже его смрад.
Озабоченный тем, чтобы понравиться начальнику, инспектор Лямотт тронулся так резко, что чуть не опрокинул Ансельма, старого слепого. Нищий, которого, без сомнения, также изрядно измучил запах, окружавший старьёвщика, покинул барахолку вслед за комиссаром.
***
На колокольне кафедрального собора Святого Спасителя пробило час дня. Жозе Камбон, более раздражённый встречей с комиссаром, чем это могло показаться, решил покинуть площадь Вердюн, и он начал перекладывать свое барахло в видавший виды «Форд-Транзит». Таким образом, в тот самый момент, когда посвежевший Жорж Барде выходил из своего душа, старьёвщик толкал дверь подсобного помещения, служившего ему местом жительства.
Чудом сохранившийся среди скопления пустых бутылок от пива и грязной посуды автоответчик мигал там сигналами, свидетельствовавшими о наличии сообщения. Камбон, ожидавший звонка от своего обычного поставщика, расплылся в удовлетворенной улыбке. И всё же он дал себе достаточно времени, чтобы снять фуражку, шарф и пальто. Затем он с удовольствием допил остатки пива «Хайнекен» и лишь после этого обратился к телефону. С самодовольством того, кто давно знает эту песню, он прекрасно понимал, что ему предстоит услышать: «Абонент просит вас перезвонить ему на…», а потом должен был последовать зашифрованный код, похожий на телефонный номер, указывающий ему день, час и место, куда будет доставлен наркотик.
Но нет! Это было совсем не то. Это оказался совсем другой звонок, и там дрожащий старческий голос, принадлежавший некоей мадам Дежарден, попросил его на полном любезности языке прийти, если это возможно, в тот же день, чтобы освободить квартиру старушки от «пустяков, которые её переполняли». Камбон заколебался. Уже было около половины третьего, было воскресенье, и он охотно счёл бы свой день законченным, но соседний городок Шатонёф-Ле-Мартиг, где жила старушка, имел репутацию шикарного, и уже не раз случалось так, что продажная цена того или иного из подобных «пустяков» превышала — и весьма сильно — цену, которую у него просил его владелец.
Хоть торговля подержанными вещами и была для Камбона лишь прикрытием его главной деятельности поставщика «искусственного рая» (он полюбил это выражение с тех пор, как прочитал его на первой полосе «Провансальского курьера»), он считал, что вопреки каким-либо личным желаниям, он заинтересован в том, чтобы сохранять правдоподобие этого прикрытия. И кот, который, как обычно, лежал на диване, тут же получил за свою расслабленность пинок ноги человека, который, ворча, снова стал собираться уходить, полный решимости извлечь максимальную выгоду из предстоящей поездки.
***
Знак, который он посчитал превосходным предзнаменованием, устранил его мрачное настроение, и видавший виды «Форд» тронулся — на этот раз со второго поворота ключа. И вот, менее чем через двадцать минут, Камбон припарковал его напротив здания, которое старушка назвала в качестве своего адреса.
Это сооружение, явно зажиточное и относительно современное, стояло в самой середине спокойного и покрытого зелёными насаждениями проспекта. Здание было пятиэтажным. Как ему указали, Камбон позвонил в звонок напротив этикетки, которая откровенно гласила — «вдова Дежарден», словно эта женщина желала сделать из своего вдовства что-то вроде дворянского титула. Непонятное бульканье послышалось в переговорном устройстве, но Камбон не расстроился, так как практически тут же классическое потрескивание сигнализировало ему об открытии входной двери. Лифт, от которого буквально несло роскошью, с его темно-синим паласом и перегородками из сияющей нержавеющей стали, неслышно повез его навстречу тому, что вдруг показалось приехавшему очень даже интересным.
На единственной двери на лестничной площадке (это была, очевидно, бронированная дверь) медная
