Антология современной французской драматургии - Жак Одиберти

ГИЙОМ(глядя на бюст). Это кто?

АНЖЕЛИКА. А что Шварц? Он-то где?

ГИЙОМ(играющему Камоэнсу). Вот зачем вы сейчас играете?

КАМОЭНС(прекращая играть). Месяц назад мы были на «ты».

ГИЙОМ(глядя на бюст). Виолончель! Не виолончелью же…

Стучат четыре раза.

Бетховен, ага, как же! (Всем.) А я кто такой?

КАМОЭНС. Я тут тебе скрипку принес, посмотреть. (Протягивает ему черную скрипку.)

ГИЙОМ. Шварц! (Произносит как «черт!».) Шварц побери!

АНЖЕЛИКА (заметив Тиррибуйенборга). А вот этот? Кто такой?

ГИЙОМ. Шварц?

КАМОЭНС (явно забавляясь). «Шварц»! Ха!

АНЖЕЛИКА. Он должен был быть здесь. (Идет за футляром Гийома.)

ТИРРИБУЙЕНБОРГ (Гийому, который вопросительно смотрит на него). Йа слюп. И немоглух. Не беспукайтесь of me, do you speak English? Ай ест рупортер. Ай ум бред-кастинг рупортер. Here is my макрофен, а также май хай-перфекшнл шнуровитой магнутофан. (И правда, достает портативный магнитофон.)

Сказайте! Me I am not here to speak. Что забредет в бушке. Для бредкаста.

ГИЙОМ. Не знаете ли вы, где находится господин Шварц?

ТИРРИБУЙЕНБОРГ(возбужденно). Yes! Сказай! Йа! Йа! Сказай! Тут рекординг энд регистрирен!

Выжидательная пауза. Гийом отворачивается от Тиррибуйенборга, и Анжелика, которая внимательно наблюдала за этой сценой, протягивает ему футляр.

АНЖЕЛИКА(не спуская глаз с Тиррибуйенборга, Гийому). На. Не беспокойся.

Тиррибуйенборг надевает наушники и, повернувшись спиной к залу, забывается в углу.

ГИЙОМ. Передайте мне футляр.

КАМОЭНС(протягивая ему черную скрипку). Берите, старина, это чудо что за чернявка, прямиком из крематория Кремоны…

ГИЙОМ. Что вы тут делали с Мильтоном, что вы сделали с Мильтоном, а про репетицию в купе забыли?

КАМОЭНС. В каком купе?

ГИЙОМ. Анжелика!

АНЖЕЛИКА. Ты вынешь ее уже, наконец? Откроешь футляр или что?

КАМОЭНС. Какого поезда?

Анжелика и Гийом пытаются открыть футляр. Камоэнс в гневе вскакивает, меняет местами пюпитры, потом говорит, держа черную скрипку.

Анжелика. Прошу вас, Анжелика. Пусть он сам откроет футляр, как большой. Не вижу вашего альта, он где? Какое у вас прелестное платье.

АНЖЕЛИКА. Что еще за черная скрипка?

КАМОЭНС. Ничего, ничего. Она потом лопнет. Увидите. Сам справится. Вы потеряли мои сережки.

АНЖЕЛИКА(кричит). Мильтон!

КАМОЭНС. Хотите, поищем вместе ваш альт?

ГИЙОМ(злясь на футляр и на Камоэнса). Он здесь! Альт ее! Он не терялся!

КАМОЭНС. И правда, какой большущий футляр.

ГИЙОМ(Анжелике). Давай, помоги мне.

АНЖЕЛИКА. Надоело! (Идет в угол разбираться с багажом.)

ГИЙОМ. Это не просто футляр.

КАМОЭНС. Да, он больше обычного.

ГИЙОМ. Дело не в том, что он больше, просто это для меня и для нее. (Ему удается открыть футляр.) Анжелика. (Смотрит Камоэнсу в глаза.) Ее альт. Моя скрипка. В одном флаконе.

КАМОЭНС(задумчиво глядя на оба инструмента). Да. (Слегка прикасается к ним, пробует, как звучат струны. Внезапно добавляет, без всякой задней мысли.) А смычок-то у вас один.

ГИЙОМ. Нет.

КАМОЭНС. Да ладно, старина, можете не извиняться, чего уж там, шеф, не краснейте. (Любезно хихикает.) Вы помолодели лет на двадцать с той среды.

ГИЙОМ. Анжелика!

АНЖЕЛИКА. Что?

ГИЙОМ. Я забыл смычок!

АНЖЕЛИКА. Да нет же.

ГИЙОМ (вынимая из футляра единственный смычок). Это мой?

АНЖЕЛИКА. Где мой, я знаю.

ГИЙОМ. Ну и отлично.

КАМОЭНС(кричит). Мильтон! (Вынимает из футляра альт и несет его Анжелике, одновременно подталкивая Гийома к нужному пюпитру.)

Надоело, надоело, надоело.

ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Тут рекординг энд регистрирен! И порчее и порчее. Попозжей я смонтажую.

Гром.

КАМОЭНС(Гийому). Что будем играть? (Анжелике.) Что вы хотите сыграть, мадемуазель?

ГИЙОМ. Здесь все написано, нет? Тут, тут и тут. И вот тут, специально для вас. Смотрите в ноты. У меня зуб болит.

АНЖЕЛИКА. А я? (Садится, собирается играть.)

ГИЙОМ. Что — а ты? Я вот тут, в дырке. Мне иногда кажется, что я нахожусь в дырке зуба, так мне больно. И чем дальше, тем страшней… (Смотрит в потолок.)

КАМОЭНС(Гийому). Что с ней?

ГИЙОМ. С кем? С Анжеликой?

АНЖЕЛИКА. Я беременна. От кого?

Камоэнс и Гийом, молча переглянувшись, играют 2-ю часть 12-го квартета (ор.127), с такта 61 и дальше.

Но это еще не факт.

Она тоже начинает играть, и Мильтон, войдя со свеклой в руке, застывает на пороге, заслышав, как играют три четверти квартета.

Но тут же принимается осматривать декорацию с таким безучастным видом, что музыканты перестают играть и точно так же смотрят вокруг. На Тиррибуйенборг а никто не обращает особого внимания.

Когда давящее воздействие декорации становится зрителю столь же очевидно, как и персонажам, воцаряется молчание, и в тишине стучат соседи — как обычно четыре раза.

Мильтон, все так же молча, оглаживает контрабас, пожимает плечами, потом садится перед раскрытыми нотами, кладет на пюпитр свеклу и бормочет себе под нос.

МИЛЬТОН. Почему бы и нет? (Собирается играть, но поскольку начинать не ему, опускает смычок. Словно только что заметив присутствие Анжелики.)

Ой, лапочка! Хорошо доехала?

АНЖЕЛИКА. Нет.

КАМОЭНС (мстительно). «Поезд»…

АНЖЕЛИКА. Репетируем?

ГИЙОМ. А что?

МИЛЬТОН. Вы же что-то уже начали.

КАМОЭНС (показывая на свеклу, лежащую на пюпитре Мильтона). Не это, во всяком случае.

ГИЙОМ. Это еще что такое?

МИЛЬТОН (забирая с пюпитра свеклу, Анжелике). Значит, вы тоже перешли наше знаменитое свекольное поле — надеюсь, Гийом предложил вам руку — пешком и, судя по всему, ничего не заметили.

КАМОЭНС. Чего именно?

МИЛЬТОН. Начинается прилив. А я в сандалиях. Это наверняка совершенно особый сорт свеклы, устойчивый к ежедневному затоплению. Возможно, это та самая знаменитая соляная свекла. (Передает свеклу Анжелике.)

Та, в свою очередь, вручает ее Камоэнсу, который немедленно бросает ее на кресло.

ГИЙОМ. Дайте «ля».

Трое остальных вытаскивают флейточки и дуют в них. Сыгравшись, начинают со 125-го такта 4-й части 14-го квартета Бетховена (ор. 131). Примерно через минуту сбиваются. И останавливаются в полной растерянности.

Это полный провал. Все сидят неподвижно. В тишине от соседей доносится легкая музыка, современная и дурацкая. Потом Мильтон встает, бросив скрипку; такое впечатление, что он просто собирается пройтись, никакой явной нервозности в нем не ощущается.

Гийом, не пользуясь смычком, играет ту же часть da capo: слышно только, как его пальцы перебирают струны. Анжелика устало закрывает лицо руками. Камоэнс, вынув носовой платок, принимается начищать до блеска виолончель, не прекращая говорить, сначала сдержанно, но постепенно распаляясь.

КАМОЭНС. Говорят — исполнять музыку. Исполнять, вот в чем суть. И так решительно все — приходится исполнять. Восемьсот километров. Из Эдинбурга. Пароход. Порт. Поезд. Промокшие сапоги. Я привез копченого лосося. Приехал первым. Вот он я. Вот они мы. Исполнять музыку. Исполнять. В двадцать лет я служил боцманом на пароме. На всех парах. (Словно услышав чей-то вопрос.) Что? (Продолжает.) Боцман на судне по отношению к капитану и коку все равно что виолончель в квартете. В двадцать лет. На пароме! Что ж, сравним. (Встает, делаem несколько шагов с виолончелью в руке.) Сравним! В сорок лет. Легкие трио на волнах, звучные квартеты под парусами, мощные квинтеты в шторм, кто на пару, кто на мазуте. Суда ходили из одного пункта в другой! На нотоносце по морям по волнам к органному пункту порта — я просто сравниваю способ передвижения. Струнный квартет — это наверняка то же самое. Он тоже перемещается, а вот паром не так быстро, и наверняка реже, чем мы, к тому же монотонно, — что он делает? Ходит в Англию и обратно, взад-вперед, совсем как наши смычки, господа, туда-сюда, туда-сюда. Из-за этой монотонности я и ушел из флота, понимая, что на виолончели поплыву быстрее, туда-сюда, а главное, эксклюзивные туры. И бабки на руки! Я знал, что побываю везде, как только примажусь к какому-нибудь сносному квартету, международное признание, и все дела, вот мы в него и попали, мы с виолончелью, да, примазались, само собой! на долгоиграющих волнах струнного квартета. Мы с ней виолончели квартета Шизебзига. Ибо так нас назвали, в честь Шизебзига, нашей первой скрипки. Нашего отца-основателя. А сейчас, Шизебзиг, слушай меня внимательно.