Морской конек - Джанис Парьят
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Привет, – сказал Калсанг, когда я его встретил. – Ты как?
– Да нормально. А ты?
– Тоже нормально.
Если его и интересовало, где я пропадал, он этого не показал. Я заметил, что теперь он проводил время с группой ребят из Дарджилинга. С ними делился косяками и историями. Наши ночные разговоры навсегда закончились.
Когда я в начале выходных пришел в бунгало, Николас и Майра только что вернулись из бассейна. Я как-то сразу понял, что она хорошо плавает, что может легко обогнать Николаса и освоила сложные стили, например баттерфляй.
– Было тааак холодно, – пожаловался он.
– Чушь, – ответила сестра. – Всего лишь освежающе. Ты нытик.
Их постоянные подшучивания и поддразнивания продолжались. В такие минуты мне казалось, что я сторонний наблюдатель, и только. Я думал, что самому Николасу удобнее, чтобы его сестра получала как можно больше внимания, чтобы наши планы строились вокруг нее: мест, которые она хотела посетить, блюд, которые она хотела попробовать, требований, которые она к нему предъявляла. Я бродил по бунгало, как призрак.
Иногда я оставался ночевать, и было странно вновь вернуться в комнату, где не было ни часов, ни календарей. Николас был в нескольких комнатах от меня, Майра – в соседней гостевой. Я слышал, как она ходит туда-сюда, задвигает шторы, наконец успокаивается, и наступает тишина.
Однажды я проснулся в полночь, у меня пересохло во рту – обогреватель в комнате был включен несколько часов, – и обнаружил, что кувшин на моем прикроватном столике пуст. По пути назад я заметил, что дверь в комнату Майры приоткрыта. Лунный свет струился в окно и падал на пустую кровать.
Иногда я приходил днем после учебы и присоединялся к ним, сидевшим за чаем на веранде или лужайке. Настроение Майры было непредсказуемым, могло быть угрюмым, а могло экстатически игривым. Николас, казалось, подстраивался под нее, обращался с ней как с ребенком – с нежным умилением. Порой ей трудно было усидеть на месте – она могла вытянуть ногу и стопой постучать брата по колену, сорвать с него очки, растрепать его волосы. Как-то раз я увидел, как они бегают по дому взапуски, и Майра визжала от смеха, когда Николас поймал ее и с шутливой грубостью бросил на диван.
Я вспоминал свою сестру, нашу осторожную дистанцию. Мне трудно было представить подобную близость. Тем более что их разница в возрасте была еще больше, чем наши с Джойс шесть лет.
Я совершенно не понимал, как вести себя с ней – и к тому же никогда не был уверен, как она поведет себя со мной. Однажды, когда Николас был в Национальном музее, мы провели целый день на веранде, и этот день прошел в молчании. Часы тикали и тикали, а она упорно не замечала моего присутствия. Она, в белой рубашке брата, сидела с ноутбуком в руке и скучающе смотрела в сторону, а я ходил по дому, читал журнал и то и дело, просто чтобы занять время, кормил рыб.
– Ты их убьешь, – сказала Майра, и это было все, что она произнесла.
В другой раз, едва я вошел в бунгало, она вдруг метнулась ко мне, схватила под руку, как давнего друга, и поволокла в кухню.
– Вот, – она сунула мне в руки миску с чем-то белым и комковатым.
– Что это?
– Это мой кхир[43], – она произносила «ки-ир». – Я попросила Деви научить меня его готовить.
– Здорово, – я воткнул ложку в белое месиво.
– Сначала попробуй, – ее лицо светилось ожиданием. Десерт вышел убийственно сладким, а рис не проварился как следует, но я съел всю миску и сказал, что очень вкусно.
– Ты мое сокровище, – заявила она и чмокнула меня в щеку.
Что больше всего меня расстраивало, так это то, что я очень редко оставался с Николасом наедине. Как-то вечером мне повезло – Майра была на веранде, играла на виоле. Ноты носились по бунгало, как бешеный ветер, вздымались и опадали. Это Брамс, сказал Николас, какая-то из его сонат.
Музыка резко обрывалась и начиналась снова, с начала композиции.
– Она сумасшедшая, правда? Жаль, что уедет после Рождества.
Мы сидели в кабинете, на столе лежали разбросанные снимки. Николас проводил часы напролет в Национальном музее, фотографируя, как он их называл, «братьев Будды». Точеные скульптурные лица загадочно смотрели на нас, некоторые доброжелательно улыбались.
После долгого перерыва мы наконец пили его любимый виски. Я грел стакан в руках, медленно потягивал напиток. Как учил Николас. Поднимал стакан, вдыхал, чуть приоткрыв рот. Каждый глоток обжигал горло, ударял в голову.
Я придвинулся ближе к Николасу. Я скучал по его запаху – дерева, мускуса и чего-то еще, чего я не мог назвать.
– Я скоро уеду домой.
– А вернешься тоже скоро?
Я пожал плечами. Мне хотелось немного оттянуть момент, дать ему продлиться.
– Думаю, после Нового года.
– Может, сможешь… пораньше? – он положил руку мне на талию. Притянул меня ближе.
– Н-не знаю… – я колебался. Если бы я мог, я вообще не уезжал бы. Но вот уже полгода я не видел родителей, а мать сентиментально относилась к таким вещам.
Я чувствовал тело Николаса, наши пальцы сплелись, моя рука обвилась вокруг его талии.
Игра на виоле продолжалась с неизменным усердием. Ткань на его коже была мягкой и тонкой, легко упала. Комната пульсировала от внезапно обрушившейся жары. Я чувствовал себя невесомым, прижимался ближе к Николасу. Запах, которого я не мог назвать, касался моих губ, наполнял мой рот, сжимался в моей руке. Заполнял мою ладонь, разбухал на языке.
Музыка вдалеке вдруг оборвалась. Открылась дверь, за ней следующая. Зашлепали шаги, становясь все громче. Я резко выпрямился и обошел стол сбоку; Николас сел и поправил одежду.
– Милый! – Майра дернула дверную ручку, ворвалась в кабинет. – Я это сделала! Я освоила аллегро аппассионато, – она рухнула на диван, сжимая виолу в одной руке, смычок в другой. – Это заняло столько времени…
– Изумительно, – сказал ей брат. – Но я терпеть не могу Брамса. Сыграй лучше что-нибудь из Гайдна.
Она скорчила гримасу. Повернулась ко мне, тихо стоявшему в углу и сжимавшему
