Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность - Эдит Клюс

ход этого дела, во многом напомнившего о судебном процессе 1966 года над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем, который ознаменовал конец относительной вседозволенности оттепели 1956–1965 годов. По мнению Рыклина, такое обращение с гражданскими свободами в данном случае доказывает, что права человека в России не защищены законом и что концепция верховенства права возвращается к советским стандартам (СКЗ, 20, 107, 136).

Выставка открылась 14 января 2003 года и уже через три дня была разгромлена хулиганами – прихожанами местной церкви, которых потом не без юмора стали называть «алтарниками». Были уничтожены работы как авторов, известных в узких кругах, например супруги Рыклина А. Альчук, так и широко известных художников-концептуалистов, в частности А. Косолапова, Е. Елагиной и О. Кулика. 11 августа 2003 года суд отказал в возбуждении уголовного дела против погромщиков. Наоборот, к декабрю двум организаторам выставки и художнице А. Альчук были предъявлены обвинения в «разжигании национальной и религиозной вражды» и в оскорблении религиозных чувств зрителей; кроме того, Альчук осмелилась открыто протестовать против угроз и силового давления, которым после погрома подвергались художники и даже их дети (СКЗ, 19–20). На втором суде организаторов и Альчук представляли известные советские адвокаты-правозащитники, которые в том же в 2003 году отстаивали, хоть и безуспешно, интересы известного нефтяного магната М. Ходорковского. Адвокаты также отмечали сходство этого процесса с судом над Синявским и Даниэлем, когда двух писателей обвинили в распространении антисоветской пропаганды. Защита утверждала, что вменявшееся обвиняемым «глумление над православием» ни в коем случае не означает ненависти к этой религии. Судья по большей части игнорировал их аргументы, и, согласно описанию Рыклина, тон вердикта был «инквизиторским» (СКЗ, 32). В марте 2004 года был зачитан приговор: двое организаторов были приговорены к штрафу в размере 100 000 рублей (на тот момент около 3000 долларов США). Альчук была оправдана. Только две из картин были признаны «антиправославными». Как бы то ни было, ущерб был нанесен; очевидно, что праву на ненасильственный публичный протест и высказывание своего мнения был нанесен серьезный удар.

Рыклин пишет, что погромщики были орудиями преднамеренного, хорошо спланированного нападения на свободу слова, свободу общественной и политической критики, за которую выступает Сахаровский центр, и что нападение получило широкую и решительную поддержку известных правых деятелей культуры и представителей российского руководства (СКЗ, 17, 22). Это мнение подтверждается и появлением ряда публичных заявлений правых, сделанных вскоре после нападения на выставку людьми, большинство из которых даже не удосужилось посетить выставку. 21 января 2003 года на сайте www.credo.ru был размещен документ «Обращение деятелей науки и культуры в связи с проведением кощунственной выставки в центре Сахарова». Среди подписавшихся были видные православные националисты, например знаменитый кинодеятель Н. Михалков, художник И. Глазунов, скульптор В. Клыков, писатели В. Распутин, В. Белов, а также известный математик академик РАН И. Шафаревич. Хотя мало кто из них видел экспонаты, в письме утверждалось: «маргинальные кощунники и сатанисты публично глумятся в центре Москвы над православными святынями». Вновь русские православные – так утверждали авторы письма – стали жертвами преследований: «наш народ фактически лишен возможности защитить от поругания свою веру, свои святыни. Ничего подобного невозможно представить в отношении ислама, буддизма, вообще любой из традиционных религий, не говоря уже об иудаизме. И это происходит в России, где по статистике около семидесяти процентов населения считают себя православными» (СКЗ, 44–45). Возвращаясь к Святой Руси как концепту русской идентичности, Россия с этой точки зрения продолжает оставаться «святилищем».

12 февраля 2003 года депутаты Государственной Думы направили «Обращение» генеральному прокурору Устинову. По мнению Рыклина, это письмо показало, что «первую скрипку [в деле «Осторожно, религия!»] играет вовсе не РПЦ, а Российское государство», разрушающее сферу публичной политики (СКЗ, 18). Госдума в своем обращении поддержала утверждение, что выставка была призвана разжигать религиозную рознь, оскорблять чувства верующих и Русскую православную церковь (СКЗ, 52). По мнению Рыклина, современную Россию можно сравнить с Италией 1920-х годов и Германией 1930-х.

Описывая суд, Рыклин подробно останавливается на изображении публики, русских граждан, напомнивших ему крестьян, как их изображали в XIX веке: «Преимущественно пожилые, плохо одетые люди заполняли коридоры, лестничные проемы и зал заседаний. В руках они держали иконы, кресты и религиозные книги, постоянно крестились и пели молитвы, иногда опускаясь для этого на колени прямо в коридоре суда… Они ходили крестным ходом вокруг здания суда» (СКЗ, 24). Правые фундаменталисты в описании Рыклина – люди «полуобразованные» – например, они «не знали даже, что Российская Федерация является не православным, а светским государством» (СКЗ, 27), бедные, приверженные ритуалам, шумные, агрессивные фанатики и расисты (СКЗ, 142–145). Исполненные ненависти, они изрыгали антисемитские лозунги и защищали «погром» как «богоугодное деяние» (СКЗ, 25). Альчук и Рыклин были ошеломлены этой агрессией: ведь они наивно полагали, что москвичи давно переросли такое поведение (СКЗ, 7). Рыклин пишет: «За последние пятнадцать лет у меня и моей жены после многих лет жизни и работы в западных странах в определенной мере атрофировались верноподданнические инстинкты, которые вновь оказались востребованными в тот момент, когда из граждан мы стали превращаться в подданных очередного российского автократа» (СКЗ, 7). Он чувствует себя сбитым с толку, когда пытается обратиться к православным фундаменталистам, ища язык, на котором можно говорить с людьми, которые живут в совершенно иной психической и дискурсивной сфере (СКЗ, 36).

В этом деле Рыклин видит возрождение риторики, которую он называет «погромным дискурсом» (СКЗ, 25, 148 и далее); нельзя не заметить, что он во многих отношениях напоминает лексикон Дугина. Стиль и риторика Дугина, в отличие от дискурса Рыклина, по всей видимости, весьма близки мышлению определенного круга обычных людей, которые хотели бы возродить Москву как Третий Рим и Святую Русь (СКЗ, 25, 31). Рыклин приводит образчики их лексикона: в частности, художников Сахаровского центра обвиняли в «русофобии» и «кощунстве», в покушении на «сакральность и соборность», в «святотатственных идеях». Выставка, как показалось беснующимся мракобесам, предрекает «гибель христианства», «уничтожение церкви» и «насаждение иной религии» (СКЗ, 31).

По-видимому, неудивительно, что результаты суда над галеристами и художниками перекликаются с традицией советской эпохи, все еще живущей в постсоветском общественном подсознании, – нападать на человека мыслящего, художника, интеллигента или просто гражданина, любого, кто осмеливается сомневаться в господствующих ценностях и мировоззрении (СКЗ, 16). В обращении депутатов Госдумы, которые поддержали «погром» (СКЗ, 18) и суд, Рыклин видит покушение официальных властей на свободу слова художников (СКЗ, 7, 112). Процесс, с его точки зрения, доказал, что русская идентичность основана не на языке или общей культуре и истории, а на идее одной этнической группы и одной