Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность - Эдит Клюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сон 4 (15 февраля 2001 года). На берегу реки, напоминающем Рыклину набережную в немецком городе Бремене, он с женой, художницей и поэтессой Анной Альчук (псевдоним Анны Михальчук, 1955–2008), собирает красивые камни. Им попадаются старые медали сталинских времен и красные членские билеты КПСС. Рыклин не уверен, клад это или хлам.
Сон 5 (27 марта 2001 года). Рыклин оказывается в свите Сталина и рисует приторный портрет вождя: «Это очень доброжелательный человек, которого обожает его окружение». Дальше: «Сталин очень любит сладости, их ему готовят в огромных количествах». Сталин «в основном наблюдает за нами со стороны и лишь изредка… и неохотно берет пирожное» (ПЛ, 265). Сталин просит, чтобы Рыклин назвал его, Сталина, любимые сладости. Согласно сну Рыклина, Сталин обожает чурчхелу, но здесь рыклинское «бессознательное протаскивает в число любимых им с детства блюд также “торт с орехами в меду”. На самом деле имеется в виду “тейглах”, блюдо еврейской кухни, которое бабушка присылала нам на праздники в детстве» (ПЛ, 266).
Отметим, что здесь эти пять снов представлены и проанализированы в хронологическом порядке. В тексте первый из пяти отнесен к марту 2001 года, второй имел место восемью месяцами ранее, а третий, самый ранний, датирован июнем 2000 года. Затем, хронологически вперед, с августа 2000 года по февраль 2001 года, идут четвертый и пятый сны. Таким образом, порядок снов в тексте: 5–2–1–3–4. Возможная цель здесь, возможно, в том, чтобы выдвинуть на передний план фигуру Сталина и создать симметрию, поместив тему власти (Сталина, его свиты) и ее системы поощрений (яства, членство, награды) в «сильные» позиции в начале и конце, а сны с постсоветскими социально-экономическими реалиями (приватизация, элитные клубы) поставить на вторую и четвертую позиции. Первый по хронологии сон, который непосредственно касается личности Рыклина и его географического чувства дома, – сон о поездке на поезде – здесь находится в центре, это третий из пяти снов. На мой взгляд, такой странный хронологический порядок служит для того, чтобы подчеркнуть единственный сон, не имеющий тематической пары, первый сон об идентичности, о беспокойстве, связанном с понятием дома и возвращения домой, в принудительную среду родного города, а также о невозможности привести в соответствие советское и постсоветское пространства.
Что Рыклин узнает о себе в процессе этого самоанализа? За каждым коротким сном следует его истолкование, где освещается ряд увлекательных тем. Среди первых тем, которые затрагивает Рыклин, – смешанные чувства: ностальгия (попытка вернуться в родной Ленинград), беспокойство по поводу возвращения в родное «полицейское государство» (охрана в бакинском аэропорту), облегчение от невозможности вернуться (выход из аэропорта на улицу). В других снах он испытывает стыд за свою причастность к новой элите (рецензия на книгу, элитный клуб), беспокойство по поводу обесценивания правящих институтов советской эпохи (нет больше гордости за грандиозную космическую программу, гордости за военную мощь, верности партии) и замешательство по поводу таких символов статуса советской эпохи (и причастность к ним), как членские партбилеты и военные медали, которые, похоже, стали мусором на постсоветском пространстве.
С точки зрения восприятия Сталина-в-себе, возможно, наиболее интересно неоднократное возвращение к чувству соучастия в старом советском и коррумпированном постсоветском порядке. В сне о Сталине тот предстает человеком доброжелательным. Рыклин, будучи частью свиты Сталина, пытается ему угодить и одновременно сделать его ближе к себе, что в данном случае означает «иудаизацию», причисление его к евреям (то есть к своим) через обсуждение сладостей. В ответ на просьбу Сталина перечислить любимые десерты тирана Рыклин упоминает одно из любимых сталинских блюд, чурчхелу, которая в его описании превращается в ореховое печенье в меду. На самом деле в рыклинском сне чурчхела, которая на самом деле состоит из орехов в сгущенном виноградном соке, путается с еврейским тейглахом, медово-ореховым печеньем (ПЛ, 266). Так в подсознании преодолевается глубокий раскол между Сталиным как благосклонным образом авторитетного «Имени отца» в лакановском понимании и чудовищными преступлениями того же Сталина против ближайших родственников Рыклина и евреев вообще. Еще один момент соучастия возникает в третьем сне, на юбилее Лужкова, когда Рыклин вносит свою лепту в ложь: успокаивает советского маршала, говоря приятные тому слова, что молодежь никогда не критикует советское прошлое (ПЛ, 272), но не делая неприятного уточнения, что молодежь совершенно безразлична к советской эпохе и вообще никогда не говорит о ней.
Самый интересный сон с точки зрения двойственной национальной идентичности и национального пространства – это «ностальгическая» поездка на поезде в Ленинград, которая заканчивается в Баку. Расхождение и несоответствие между советским и постсоветским пространством, желание вернуться домой (Рыклин родился в Ленинграде, но такого города больше нет, в 1991 году ему вернули первоначальное название, Санкт-Петербург) и беспокойство по поводу возможности возвращения, чувство замешательства и непричастности – все в этом сне становится явственно ощутимым. Рыклин отождествляет Баку со Сталиным и пространствами монументальной сталинской архитектуры.
В логике сновидения аэропорт приравнен к сталинским «пространствам ликования», павильонам ВДНХ и советским «дворцам культуры»: то, что выглядит как дверь, оказывается пространством коллективной культуры, где распевает женский хор, а девочки выстраиваются в геометрические фигуры. Как мы теперь знаем, Рыклин рассматривает эти пространства ликования как средства маскировки сталинского террора и насилия – отсюда его смятение. То, что в аэропорту имеется охрана, разрешение которой требуется, чтобы войти, усиливает его тревогу. Баку во сне – не дом, он только находится на одной географической территории с домом, Ленинградом. Ни СССР, ни Ленинграда больше нет. Связывание дома с локусом террора кажется странным и «жутким» (unheimlich) в терминах Фрейда.
Рыклин говорит нечто подобное в терминах Лакана: «В воображаемом сохраняется пульсирующая точка реального, которая не перестает отпугивать и привлекать, привлекать и отпугивать» (ПЛ, 271). Воображаемое – это та точка тревоги, где ребенок осознает, что он – существо, отделенное от окружения и людей в нем. В своем сне Рыклин воспроизводит ужас дома как «пространства ликования», понимая, что больше всего на свете он не хочет там быть.
Рис. 9. Семиотический квадрат со схемой пространств сна № 1
Было бы полезно применить к этим пространствам сновидения семиотический квадрат Греймаса, что помогает увидеть сложные отношения между «домом» и «не-домом» и обнаружить то, что в тексте не
