Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность - Эдит Клюс

напился и не слился с народом» (Л, 342). В разговоре выясняется, что он из голландских немцев, меннонитов, приехавших в Россию в XVIII веке: «Все его братья уехали в Германию. Он ехать не хочет. Здесь у него Родина» (Л, 343). Прозвище у него Чечен, но он гордится своей русской национальностью, свободно выбрал ее. Здесь Улицкая явно предпочитает русскость Чечена, основанную на трезвом, сознательном выборе, навязчивому национализму пьяных из рассказа «Москва – Подрезково. 1992» или крикливо ссорящейся русской семье.

Дальние периферии советской империи дают шанс определить свою идентичность. «Быть русским» приобретает особый смысл, будь то положительный или отрицательный. Например, в рассказе «Карпаты, Ужгород» (Л, 253–255) молодая аспирантка, собирающая материал для диссертации по биологии на самом западном краю советской империи в августе 1968 года, видит летящие на запад бомбардировщики и понимает, что они, скорее всего, летят в Чехословакию подавлять Пражскую весну с ее политической либерализацией. Вернувшись в Москву, она узнает об арестах друзей, протестовавших против вторжения. В одно мгновение периферия раскрывает убогость и гнетущую атмосферу центра.

Периферия также может дать бóльшую экономическую и личную свободу. В «Казусе Кукоцкого» главная героиня Таня, порвав с советской научной элитой, ведет новую, успешную, хотя и незаконную жизнь на северо-западной окраине советской империи, в Ленинграде, где, как она полагает, меньше ограничений. Она занимается подпольным ювелирным бизнесом, делая красивые украшения, которые невозможно найти ни в одном государственном магазине. Вскоре другие художники начинают подражать ее работам. На периферии она полностью обеспечивает себя и свою семью, будучи за пределами официальной экономики.

* * *

Москва в прозе Улицкой тесно связана с севером и является идеологическим противовесом югу, который бросает вызов притязаниям центра на идеологический авторитет, цивилизацию и культуру. «Метапериферия», позволяющая нам определить концепцию периферии Улицкой, – это юг Черноморского побережья, и в частности Крым. Прежде чем двинуться на юг, мы должны рассмотреть менталитет, которым, по мнению Улицкой, определяются и центр российской власти, то есть Москва, и север как таковой.

В романах Улицкой ни одно воображаемое географическое пространство так тесно не связано с этническим русским самосознанием и современным русским шовинизмом, как север, и ни одно так сильно не связано с этническим «Другим», как юг. Улицкая изображает север как область между Москвой, Онежским озером и Белым морем – это, например, Вологда в «Медее и ее детях» или Каргополь в «Казусе Кукоцкого». Персонажи с этого севера принадлежат к этнически русским крестьянам; они, как правило, склонны к мистике, настроены догматически, суровы характером, а в сталинскую эпоху впадают в паранойю от страданий и голода.

Наиболее типичный северный персонаж в «Медее и ее детях» – Вера Ивановна, бабушка одаренной молодой греко-русской поэтессы Маши. Именно благодаря Вере Ивановне и ее семье Москва становится связанной с Русским Севером. Эта безумная женщина – ужасающий отголосок той чистой русскости, которую современные ультранационалисты видят в северном характере и говоре. Вера Ивановна родилась в вологодской крестьянской семье, росла в начале 1930-х годов во время самого страшного голода, а теперь живет привилегированной жизнью жены высокопоставленного армейского офицера. Даже добившись материального благополучия, она не могла «остановиться, прикупала и прикупала добро» (М, 150). После трагической смерти дочери (матери Маши) все ее страхи воплотились в Маше. Уверенная, что внучка хочет лишить ее имущества, она прячет свои «сокровища», заворачивая их в полотенца. Матрена (Мотя), дальняя родственница Веры Ивановны, живущая в ее доме, – комический двойник Веры с ее мытарствами: «дважды переживши знаменитый российский голод, с тех пор была немного стронута на этом месте. Она жила, чтобы есть» (М, 151). Эти лишенные душевного равновесия северные крестьяне, которые после ужасного детства неожиданно обрели богатство, становятся одновременно жестокими и жалкими. Они явно не заслуживают того, чтобы их идеализировали как чистых русских.

В «Казусе Кукоцкого» домработница Кукоцких Василиса родом из Каргополя. Истово религиозная, но физически неуклюжая и тугодумная, она – современная юродивая и странница. В детстве петух выклевал у нее глаз (КК, 78), но, несмотря на все свои недостатки, Василиса – красивая женщина с «византийским ликом» и благодарным, добросердечным характером (КК, 81, 85). Молодой девушкой Василису приютила в монастыре образованная игуменья, которой она осталась верной всю свою жизнь. Время от времени Василиса исчезает из квартиры Кукоцких и отправляется в долгое паломничество на север, чтобы посетить могилу настоятельницы. Василиса по природе своей – существо пассивное, покорное судьбе и подозрительное ко всем нерусским людям и неправославному мышлению. Это выражается в антисемитизме (КК, 128–129) и недоверию к современной научной мысли, и особенно к медицинской специальности Павла Кукоцкого, гинекологии.

Для таких людей, как простая северная крестьянка Василиса, юг – греческий, это продолжение русского православного севера и место религиозного паломничества. Напротив, воображаемый юг Улицкой гораздо более сложный, мультикультурный и жизнеутверждающий. Прежде всего надо сказать, что в ее прозе есть два юга: «черный» на Кавказе и многонациональный – на Черноморском побережье. Как в рассказе «Москва – Подрезково. 1992», «черный» Кавказ – это география враждебной ментальности, от которой русские спасаются, укрывшись в центре. В «Страшной дорожной истории» (Л, 261–268) рассказчице приходится провести ночь на поезде в купе с двумя соседями-грузинами. Чтобы избежать насилия и воровства, она, как Шехерезада, всю ночь рассказывает забавные истории. Улицкая мало что может сказать об этом юге, разве что показать его как плод русского шовинистического воображения.

* * *

Периферия, которая в значительной степени служит для некоторых протагонистов Улицкой местом освобождения, – южное побережье Черного моря. Воображаемый юг Улицкой сложен и многокультурен, это почва, на которой произросли многие цивилизации и империи. В этом оживленном месте этнические группы взаимодействуют и сосуществуют, иногда мирно, иногда нет. Несмотря на жестокость и нецивилизованность, даже земной рельеф здесь дышит глубоким ощущением прошлого и богатством пересекающихся культур. Как пишет Улицкая в «Медее и ее детях», Черноморское побережье является «скромной сценической площадкой всемирной истории» (M, 4), границей многих империй, где многие народы в разное время встречались, торговали и воевали за территорию. Хотя это побережье воплощает периферию, оно является местом исторической значимости, участком сложного сплетения культур и в таком качестве обретает свою подлинность. Под полуглянцевым обликом российского летнего курорта, который так хорошо нам знаком по прозе В. Аксенова, например по рассказу «Перемена образа жизни» (1961) и роману «Остров Крым» (1981), Улицкая рассматривает юг как потенциальное место культурной гибридности, место, где различные культуры могут вступить в продуктивный диалог. В «Медее и ее детях» Улицкая называет Крым «ойкуменой» (M, 202), что в переводе с греческого означает «обитаемый мир»[89].