Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

— владимирской версии последующих событий — сообщается и о втором мятеже во Владимире, следствием которого стала расправа над племянниками Всеволода, братьями Ростиславичами. Однако здесь версии разных летописей расходятся. В Ипатьевской — в которой владимирский источник соединён с киевским (или, может быть, черниговским) — о втором мятеже ничего не говорится и всё дальнейшее происходит без какого-либо участия владимирских «мужей» — по воле одного лишь князя Всеволода Юрьевича. Обращает на себя внимание и то, что все летописи без исключения крайне путано рассказывают о случившемся во Владимире — то ли сознательно скрывая истинную картину событий, то ли, может быть, ужасаясь произошедшему. Так, в Лаврентьевской летописи рассказ вообще обрывается на половине фразы и о том, что произошло на самом деле, не говорится ни слова.

«По мале же дни всташа опять людье вси и бояре, — сообщает владимирский летописец (предпочтём цитировать его здесь в подлиннике, без перевода), — и придоша на княжь двор многое множьство с оружьем, рекуще: “Чего их додержати? Хочем слепити и (их. — А. К.)”...»

Заметим, что требование ослепить пленных — требование беспрецедентное для городских восстаний домонгольской Руси! — звучит в летописной статье уже во второй раз: несколькими строчками ранее уже было: «...любо слепи, али дай нам»; а это может свидетельствовать и о дублировании предыдущего известия — о первом (оно же единственное?) владимирском восстании. По летописи, Всеволод и на этот раз не смог или не захотел противиться воле веча. Правда, Лаврентьевская летопись, как уже было сказано, содержит явно дефектный текст: «...Князю же Всеволоду печалну бывшю, не могшю удержати людии множьства их ради клича...»69 — на этом фраза обрывается, и далее следует пропуск, охватывающий все последующие события этого исполненного многими драматическими событиями года.

И это не дефект одного Лаврентьевского списка. В летописях, содержащих более поздние редакции Владимирского летописного свода, предпринимались попытки хоть как-то сгладить явную ущербность летописного повествования. В Радзивиловской и так называемой Академической (или Московско-Академической) летописях и Летописце Переяславля Суздальского получилось довольно неуклюже, причём сокращению подверглось само требование об ослеплении пленников: «По мале же дни опять восташа людие и бояре, и вси велможи, и до купець, и приидоша на двор на княжь многое множество со оружьем, рекуще: “Чего их додержати (вариант: держати. — А. А".)?” И пустиша ею из земли»70.

О том, что продолжение оборванного в Лаврентьевской и других летописях текста существовало, но позднее было исключено, можно говорить с уверенностью. В Московском летописном своде конца XV века (в котором, как считается, отразился летописный свод сына Всеволода, князя Юрия Всеволодовича, первой трети XIII века71) говорится, может быть, и не слишком внятно, но всё-таки более или менее определённо — Всеволод действительно вынужден был подчиниться требованиям владимирских «мужей» и дать добро на расправу над племянниками: «Князю же Всеволоду печалну бывшю, но не могшу ему удержати людии множьства, но шедше розметаша поруб и емше Мъстислава и Ярополка ослепиша, а Глеб ту умре, а тех отпустиша в Русь»72. Вот это-то «...отпустиша в Русь», или «...пустиша... из земли» и осталось в Радзивиловской и сходных с нею летописях как осколок прежде читавшегося текста.

Такова владимирская версия событий. Вся ответственность за случившееся возложена здесь на владимирских «мужей», но не на князя Всеволода Юрьевича, который не смог удержать своих людей. Что же касается Глеба Рязанского, то о его смерти в летописи сказано одной фразой, вскользь: в конце концов, князь действительно был стар, и то, что он умер в порубе, не должно было казаться удивительным; винить в этом вроде бы некого.

Но совсем не так смотрели на произошедшее за пределами Владимиро-Суздальского княжества. Автор Новгородской Первой летописи, сообщив под 6685-м (1177) годом о смерти во владимирском плену князя Глеба («Преставися Глеб, князь Рязаньскыи, Володимире, в порубе»), продолжал: «В то же время слеплен бысть Мьстислав князь с братомь Яропълкомь от стръя (стрыя, то есть от дяди. — А. К.) своего Всеволода...»73

Новгородский книжник не вдавался в подробности, зафиксировав лишь итог разыгравшейся драмы. Но ответственность за ослепление племянников без всяких оговорок возложена им на самого Всеволода. Что и неудивительно: на то он и князь, что несёт ответственность за всё совершённое его подданными.

Имеется в нашем распоряжении ещё одна — южнорусская — версия случившегося. Она сохранилась в Ипатьевской летописи, рассказ которой, правда, тоже очень краток и не вполне ясен. И тем не менее только отсюда мы узнаём о подоплёке событий и о том, что сопутствовало расправе над пленниками.

Произошедшая во Владимире драма касалась не только её непосредственных участников. События вышли за пределы Северо-Восточной Руси. В той или иной степени в них оказались вовлечены и другие русские князья.

Внезапное возвышение Всеволода Юрьевича и судьба оказавшихся в его руках сразу четырёх русских князей не могли не обеспокоить правителей соседних княжеств. Правда, на какое-то время южнорусские князья были отвлечены от событий в Суздальской земле. Как раз в те месяцы, когда там шли военные действия, в Южной Руси тоже разворачивались события весьма драматичные, серьёзно изменившие соотношение сил между отдельными княжескими кланами — прежде всего смоленскими Ростиславичами и черниговскими Ольговичами, глава которых, Святослав Всеволодович, исполнил наконец свою мечту и занял-таки киевский престол.

В мае 1176 года смоленские Ростиславичи потерпели поражение от половцев, вторгшихся в русские пределы. Воспользовавшись этим, Святослав Всеволодович подступил к Киеву со «своими погаными» — «чёрными клобуками». Роман Ростиславич ушёл в Белгород, и 20 июля Святослав занял Киев. Но утвердиться в стольном городе Руси ему удалось не сразу. Узнав о том, что младший брат Романа князь Мстислав Храбрый со своим полком подошёл к Киеву и намерен штурмовать город, Святослав бежал за Днепр, причём многие из его людей утонули при переправе. Однако на стороне Святослава были половцы. Киевщина и вся Южная Русь стояли на пороге новой большой войны, и Ростиславичи предпочли уступить. «Не желая губить Русской земли и христианской крови проливать», они, «сгадавше», то есть обсудив всё между собой, отдали Киев Святославу, и Роман вновь, уже добровольно, по соглашению со Святославом, ушёл в свой Смоленск, оставив ближние к Киеву города братьям: Давыду Вышгород, Рюрику Белгород. Заключённый тогда договор — «Романов ряд» — стал основой политического устройства Руси на следующие полтора десятилетия, определив права и сферы влияния обоих соперничающих кланов74.

Так на время между черниговскими князьями и Ростиславичами установился мир. Это дало им возможность действовать согласованно на разных направлениях — в том числе и в