Невидимые бои - Николай Тарианов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нннет… Не надо.
— Тогда продолжим. Вы хорошо знаете Москву?
— Нет… Жил в Москве недолго. Некогда было ее рассматривать.
— К следующему разу мы разработаем различные варианты связи. А пока, я думаю, довольно. Кстати, этот наш с вами разговор тоже записан. Как видите, отступать вам некуда…
Рыжебровый, внимательно рассматривавший Плахина, улыбнулся:
— Поэтому, я думаю, вы не будете возражать против небольшой формальности.
И рыжебровый продиктовал Плахину письменное обязательство сотрудничать с органами английской военной разведки. Нет, не дрогнуло перо изменника. Не думал он в эту минуту ни о Родине, ни о дочери, ни о жене, ни о матери. Перед ним маячили смеющиеся глаза Хильды, ее механически тренированное тело, бездумное выхоленное лицо. Что ж, он поработает со своими новыми коллегами. Деньги не пахнут? Ерунда — пахнут. И очень неплохо. Он, Олег Плахин, любит деньги. Эти синие, оранжевые, красные, фиолетовые бумажки делают такими доступными и податливыми всех этих хильд.
— Давайте же, наконец, познакомимся, — воскликнул рыжебровый, аккуратно пряча в бумажник подписку Плахина. — Подполковник Дэтэридж, — протянул он руку Плахину.
— Капитан Макнэйб, — показал он на своего помощника… — Что ж, главное сделано. Мы рады, господин майор, вашему разумному решению. Оно избавило вас, да и нас тоже, от излишних и ненужных хлопот. О времени и месте следующей встречи договоримся позже. Для вашего удобства мы организуем ее где-нибудь в Восточной Германии. Время вам сообщит человек, который передаст привет от меня и капитана. А теперь — выпьем, господа. За успех нашего предприятия. За господина Плахина!
Большая бутылка французского коньяка была вскоре опустошена, главным образом усилиями Плахина. Подполковник встал, начал прощаться.
— До скорой встречи, господин Плахин. Вы останетесь здесь? Прислать вам фрейлен Хильду?
Плахин молчал. Голова у него шла кругом. Слишком много коньяка. Слишком много «сильных ощущений».
То, что произошло в Целлендорфе, было подготовлено всеми тремя годами пребывания Плахина за границей. Неискренний, завистливый, он был, в сущности, весьма посредственным работником. Но когда его скромная, порой неудовлетворительная деятельность вызывала критику со стороны начальства, он обижался, считая это результатом козней его «соперников», преисполнившихся намерения подставить ему ножку, подсидеть. Приходя домой в такие дни, он долго и нудно жаловался жене, обливал в своих рассказах грязью более «удачливых», как ему казалось, а в действительности более талантливых, более способных и более энергичных, инициативных, чем он, товарищей по работе.
Жена, спокойный и уравновешенный человек, для которого отнюдь не секретом были недостатки мужа, урезонивала Олега, мягко указывала на его упущения, недоделки по службе. В таких случаях Плахин начинал упрекать жену, кричал, что и ее подкупили его «враги». Он измучен, ему буквально деваться некуда. На работе кругом — бездарности и завистники, только тем и занимаются, что оговаривают его перед начальством. Заодно с его врагами и жена.
— Хоть домой не приходи! — красный, возбужденный, кричал Плахин.
Клавдия замолкала, пристально глядя на него большими серыми глазами. Все больше раскрывался ей неприглядный облик мужа. От этого было грустно. Очень хотелось поговорить с отцом — умным, вдумчивым и мягким с дочерью отставным генералом. Как он видел и понимал людей! Как страдал — молча, невысказанно, — когда внешне эффектный, но внутренне пустой Олег вскружил ей голову. Плахин понимал: старик раскусил его. Неуютно поеживался под его пристальным взглядом, сидя у них за стаканом чая. На Клавдии женился тайком, воровски, боясь, что отец ее отговорит. Взял отпуск, заставил Клавдию уйти с работы — она была библиотекарем в офицерском клубе, — улетел с ней в Сочи. Оттуда телеграммой сообщили отцу: «Поженились с Олегом, прости, пожелай счастья». Отец ответил: «Будь счастлива, поздравляю Олега. Обнимаю. Отец». Вечером, сидя с бывшим адъютантом, распил генерал за счастье дочери бутылку «Двина». С трудом подавлял в душе горечь и тревогу.
Да, очень нужно было бы Клавдии повидаться с отцом, поговорить, посоветоваться. Умел он находить простые, ясные и справедливые, именно справедливые, решения сложных и запутанных проблем. Но отца не было — перед отъездом в Берлин ездила Клавдия на его могилу со скромным гранитным надгробьем. Положила цветы у подножья небольшого обелиска — строгого, прямого, каким был отец. Долго сидела у изголовья.
После смерти тестя Олег, побаивавшийся старика, повел себя развязнее, перестал сдерживаться. То тут, то там проскальзывали неприглядные стороны его натуры — скупой, мелочной, жадной. Он долго надоедал одному из влиятельных приятелей тестя, пока тот не рекомендовал его в одно из заграничных военных учреждений в демократическом секторе Берлина. Плахин собрал прекрасные характеристики. Изворотливый проныра, он умел вовремя выпить с кем надо, польстить нужному человеку, услужить, угодить. Знакомых и друзей выбирал с разбором — это были «нужные люди», с весом, влиянием. С такими держался умно, строго, сторожко. Притворялся замученным работой, но ни на что не претендующим, этаким безвестным работягой, для которого слава, признание — мираж, дым. Нет, он работает только для великого дела, не заботясь о том, поймут ли и оценят ли это сослуживцы.
Были сомнения у некоторых членов партийного бюро, обсуждавших рекомендацию Плахину на заграничную работу. Перед решающим обсуждением раздалось несколько телефонных звонков.
Люди, знавшие Плахина, выражали серьезные сомнения в том, что ему можно доверить такое ответственное дело. Но к их соображениям не стали прислушиваться. Ведь его рекомендовали такие люди, что можно было полагать — человек надежный. Хамоват с товарищами по работе, с подчиненными? Болеет человек за дело, оттого и покрикивает. Не хочет вести большую партийную работу? А когда домой уходит? Каждый день час-два задерживается на работе. Да и с семьей… Тесть недавно умер, жена рожать собирается… Партийную работу он вел на фронте, командуя артиллерийской частью. В общем, можно человека посылать. Не подкачает…
В Берлине Плахин сразу же устроил дома вечеринку для «нужных людей». Походя, бросил пару-другую таких имен, что начальство про себя отметило: этот, видать, вхож… Правда, званием не вышел. Да ведь всякое бывает.
Окончив работу, бегал Плахин по городу, скупал у разоренных войной «бывших людей» по дешевке хрусталь и фарфор. Попав в Западный Берлин, Плахин не поехал на рабочие окраины, туда, где была нужда, нехватка, где не остыло еще горе, принесенное войной. Его тянуло в районы дорогих ресторанов и фешенебельных магазинов.
— Живут, сволочи, — завистливо бормотал он, разглядывая нейлоновое белье, сверхмодную обувь, элегантное пальто. Вид этого, подчас довольно затейливого, барахла вызывал у него острую зависть к тем, кто его покупает. Плахин видел этих людей, хотя их было сравнительно немного: разбогатевшие на сомнительных послевоенных махинациях, они разъезжали в сверкающих лаком дорогих «мерседесах» с трехконечными звездами на радиаторе. Несколько раз, без разрешения командования, выезжал он в Западный Берлин. Бродил по Кюрфюрстендамму, словно ища чего-то. Встреча с Хильдой завершила преступный поиск.
…Границу проезжали на рассвете. В холодноватом осеннем воздухе красновато поблескивал под первыми солнечными лучами начищенный штык пограничника на высокой сторожевой башне в Бресте. Радостно, взволнованно махали ему из вагонных окон люди, возвращающиеся на Родину, стосковавшиеся по ее росистым лугам. Преисполненный важности своего долга, улыбался пограничник сдержанно, солидно, понимающе наблюдая это движение искренних хороших чувств. И только одна пара глаз, расширенных, темных, не улыбалась. Тяжелым кирпичом ударил Плахина в грудь мутный клубящийся страх — холодное сверкание солдатского штыка напоминало ему о возмездии. Отвернулся предатель от окна, вошел в купе — беременная, усталая, беззвучно дышала в последнем утреннем сне жена. Звякая горлышком бутылки о стакан, налил водки, роняя крупные капли на расписную немецкую пижаму, жадно выпил. Налил еще. Влез на верхнюю полку, чувствуя, как охватывает сознание водочный жар, лежал, проклиная день и час, когда, движимый грязным, похотливым любопытством, бродил по Западному Берлину. Не заснул, нет — потерял сознание. Летел в черную воющую мглу. Оранжевыми вспышками взрывались в ней огненные шары. Свистящими вихрями мчались раскаленные кометы.
Отгулял Плахин, что было положено в отпуске, удобно расположился в квартире покойного тестя, выписал из Новочеркасска мать. И тут дошел до него тревожный слух: похоже — увольняют его в запас, в счет миллиона с лишним, на которые сокращаются вооруженные силы. Похолодел Плахин — вдруг чего заподозрили? Затащил в «Арагви» знакомого кадровика. После великолепного сациви из индейки, обильно сдобренного коньяком, тот проговорился — есть на Плахина бумага из Берлина. В общем, отрицательная аттестация. А таких увольняют в запас в первую очередь.