Невидимые бои - Николай Тарианов

— Через полчаса я вылетаю в Амстердам, а оттуда домой, в Лондон, — сухо отрезал он.

— Вам прика… предложено оставаться в Париже, Элмер, — почти не сдерживая ярости, бросил в телефон Партли.

— А я плевал на ваше «предложение», — заорал Тилл. — И вообще, вам следует знать, что я прекращаю всякие отношения с вами.

Голос Партли приобрел неожиданно бархатные тембровые оттенки. Он понял, что собеседник взволнован. А в этом случае надо не обострять, а ослаблять напряжение момента.

— Ну, ну, ну, мистер Тилл. Не так категорично. Мы с вами еще подумаем обо всем этом.

— Я уже все обдумал, — отрезал Тилл. — И пусть я разорюсь…

— Когда вы собираетесь лететь в Амстердам? Надолго?

— Самолетом. В 14.35. На три дня.

— Где вы собираетесь остановиться?

Тилл назвал несколько старомодный, но вполне комфортабельный амстердамский отель.

— Прекрасно, — гудел Партли. — Там и встретимся. Буду ждать вас на месте.

Когда Тилл входил в вестибюль несколько патриархального отеля, Партли уже сидел в далеком углу, жевал сигару.

— Пообедаем, в номере, — осклабившись, предложил Партли, резко встряхнув руку приехавшего.

Зарегистрировавшись, Элмер поднялся с Партли в номер. Пока он принимал душ, Партли по телефону заказал обед.

— Почему три прибора? — спросил Тилл, когда лакей вкатил на высоком столике-тележке обед.

— Сейчас к нам придет мой хороший друг. Надеюсь, вы не откажетесь от его общества. Весьма достойный человек.

«Весьма достойный человек» — Партли вызвал его по телефону, когда лакей, откупорив вино, вышел из номера, — назвался Кингом, хотя ему больше подходил бы другой псевдоним — «бутчер», то есть мясник. Густая сетка красных жилок застыла на его щеках затейливым рисунком. Он крепко сжал руку Тилла, впиваясь в него несколько расширенными зрачками.

— Кинг, — повторил он, — Арчибальд Кинг. Рад вас видеть, Тилл. Я слыхал о вас много хорошего.

— Самое хорошее вы услышите от меня сейчас, — начал было Тилл.

Но Кинг мягко взял его за талию:

— О делах после. Начнем с главного. Вы, вероятно, проголодались…

И он усадил Тилла за стол.

За обедом говорили о Лондоне, летних морских купаньях в Брайтоне и прочих приятных материях. Затем, включив радиоприемник, Кинг спросил:

— Как вы нашли нашего общего друга?

— Это не «наш общий друг», — почти грубо ответил Тилл, — он ваш друг. И я надеюсь, что отныне он даже — не мой знакомый.

Кинг строго вскинул взор на Тилла. Но тот закусил удила. Унижение пережитого страха клокотало сейчас в этом мелком буржуа, воспитанном на традиционных британских иллюзиях «достоинства личности», «независимости», «чести», «свободы жизненного выбора» и т. п.

— То, что я пережил там… — Тилл махнул рукой на восток, — убедило меня, что с этим надо кончать. Да, да, кончать. Я не поеду больше в Москву. Я не буду помогать вам в этом грязном деле. Я сделал достаточно и теперь умываю руки. Продолжайте сами.

— Дело идет о высших интересах короны, Тилл, — нахмурясь, прервал его Кинг. — И я не понимаю, как вы можете так легкомысленно отклонять предложенную вам честь стать важным звеном такого исключительно важного дела. Я могу сказать вам, не открывая никакой тайны, что такого дела не было уже давно.

Но Тилла несло.

— У меня сын, — почти орал он. — У меня бизнес, серьезное коммерческое дело. Я не хочу, чтобы все это летело прахом. Я сделал все, что мог. Больше того, я сделал больше, чем мог. Я прошу, я требую, наконец, оставить меня в покое.

— На чем основано ваше коммерческое дело, Тилл? — отрывисто бросил Кинг.

— Вы знаете на чем. На экспортной торговле.

— Кто помог вам отсрочить выплату ссуды, полученной в банке? Ведь вы пропустили все сроки, и банк мог наложить арест на все имущество фирмы. А затем продать вас с молотка.

— Вы… вы не сделаете этого. Да, вы мне помогли в банке. Но я связал вас с Боем. Этого, как вы сами говорили, больше чем достаточно.

— Мы сделаем это, Тилл. Мы пустим вас с молотка, разорим ваш паршивый бизнес. Мы не позволим вам работать даже клерком: вы не найдете работы ни в одном из государственных или местных органов. Мы найдем способ устранить вас с любого частного предприятия. Вы не сможете работать нигде — разве только грузчиком в Лондонском порту. Но там очень опасно работать. Вы знаете статистику несчастных случаев в доках? Каждый год там находят пять-шесть трупов, которые никто не может даже опознать. Вы ведь не хотите, чтобы вас не смогли даже опознать?..

Потрясенный прямой угрозой, Тилл молчал. Нет, этого не может быть. Кинг, вероятно, шутит. Но он не шутил, этот человек с лицом мясника. Не шутил и Партли, рассматривавший узор на скатерти. Элмер начал понимать: пути к отступлению нет. Надо идти до конца, надеясь на удачу. Может быть, бог смилуется. Может быть, опасность пронесется мимо него, Тилла.

— Расставим все точки над «и», — холодно заключил Кинг. — Если русские поймают вас — вам по их законам грозит не более чем десяток лет тюрьмы. А если вы самовольно выйдете из игры раньше времени — вы будете разорены, а затем — но не прежде — уничтожены. Вы коммерсант, Тилл. Выбирайте. Вы знаете закон наименьшего риска.

В комнате воцарилась тишина: шумная радиопередача внезапно закончилась, и в приемнике тихо, жалобно пищала морзянка. Казалось, это скулит жалкий, раздавленный Тилл. За окном негромко шумел большой ленивый город. В комнате, где сидели трое, незримо витал темный, мрачный призрак. Выбора не было.

— Что я должен делать? — спросил потрясенный Тилл.

— Прежде всего успокоиться. Бой приедет в Париж не раньше чем через неделю. Возвращайтесь туда, ждите его. Через три дня я приеду к вам, и мы разработаем программу действий в отношении этого Боя. Возникло одно непредвиденное обстоятельство.

Бунт на коленях был сломлен. Тилл знал: придется тянуть лямку. Молча, покорно слушал он сухую, отрывистую речь Кинга.

Вкус яда

Лежа поздним дождливым утром в постели, пытаясь унять противную похмельную дрожь, он вспомнил — живо, ярко, словно это было только вчера…

…Удар грома, сухо рассыпавшийся где-то рядом, застал майора Плахина под полосатым полотняным навесом, спущенным над витриной небольшого западноберлинского кабачка, недалеко от площади Ам Цоо. Рядом с Плахиным выросла стройная женская фигура. Из-под капюшона выбивалась прядь волос цвета липового меда. Неяркое освещение бросало причудливые тени на лица. Плахин отвернулся.

— Предложили бы закурить, — томно протянула фигура.

Плахин вынул пачку сигарет, зажег спичку. Поднося сигарету к огню, женщина сжала его руку горячими влажными ладонями. Плахин почувствовал прикосновение дерзкого вызывающего тела.

Зашли в кабачок. В темном углу кабаре мокрые пряди волос, прилипшие ко лбу, казались бронзовыми. Подвижный насмешливый рот улыбался — загадочно, казалось Плахину. Голос случайной знакомой был глуховатый, волнующий. Плахин пил дорогой французский коньяк, срывающимся полушепотом нес несусветную чушь, не замечая иронической усмешки в подведенных темных глазах собеседницы.

Из кабачка уехали поздно. В однокомнатной квартире в Целлендорфе Плахин оказался глубокой ночью.

Ушел перед рассветом. По пустынным улицам брел до линии метро Крумме Лянке — Фридриххайн. Вышел на станции Тельманплац, в такси добрался домой.

Жена не спала. Тревожно вскинула на него глаза. Избегая ее взгляда, Плахин нарочито долго раскуривал папиросу. Устало растянулся на диване, шумно вздохнул.

«Натворил дел», — вяло, без всякой злобы на себя думал Плахин. В размышлениях его не было ни искренности, ни самоосуждения. Если бы он хотел быть честным с самим собой, ему пришлось бы признаться, что на ночные приключения он пошел вполне сознательно — для того, собственно, и ездил без разрешения командования в Западный Берлин. Само «приключение» не вызывало раскаяния, только вороватую опаску — не узнали бы товарищи, не проболталась бы жена. Для нее и бормотал, закуривая папироску:

— Работа проклятая. Всю ночь в городе проболтался. Ни сна, ни отдыха.

Жена — Плахин это знал по ее поведению в прошлом — не звонила к нему на работу в одно из военных представительств, где работал Олег. Про себя решила: все равно придется со всем этим кончать, поговорим обо всем дома. Немного уже осталось. Клавдии было известно, что через полгода Олег будет переведен домой, в Союз.

Довольный тем, что жена не затевает неприятного разговора, Плахин встал, прошел в ванную благоустроенной квартиры, принял холодный душ. Отправился на работу. Клавдия стояла у окна, глядела на его сутуловатую фигуру, утиный толстый нос. Невеселые мысли бродили в ее голове. Нелегко было ей поступиться честью, гордостью жены, женщины. Поступилась. Думала — ради их Аленки. Три годика ей. Вон, проснулась, сидит в кроватке, сонная, пухлая, тянется к матери.