Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер

Элейн застыла, ощущая, как проваливается в глубокую яму.

Помогло ли вам смирение, Феолор?

Элейн и Оддин по молчаливому согласию вышли из храма. Утреннее солнце на мгновение ослепило их. В тишине они прошли вверх по улице. Лавки открывали свои двери для посетителей, хозяйки отворяли окна, чтобы проветрить комнаты. Водовозы катили тяжелые тележки по неровным дорогам, коробейники надевали лотки с орехами, сушеными ягодами и вяленым мясом.

Собравшись с силами, Элейн спросила, что произошло.

– Судя по всему, Магистр вышел из своей комнаты в храме, дошел до реки, там на него напали. Ударили по голове. – Оддин застыл на мгновение, скривившись, будто от боли, и его вовлеченность в, казалось бы, очередное убийство удивила Элейн. – Потом нанесли несколько ударов ножом. Затем, предположительно этим же ножом, оставили рисунки на теле. Все указывает на то, что это сделал Художник, но…

– Слишком удивительное совпадение, – кивнула Элейн. – Что с Ковином? Где он?

Оддин вздохнул:

– Вчера мать обработала его раны, оставила поправляться в комнате. Трудно сказать что-то о самочувствии. Якобы он не мог даже встать. Но не знаю, насколько этому можно верить. Я бил, стараясь контролировать силу.

Она кивнула.

– Утром, когда меня вызвали, он был у себя. Это все, что мне известно.

– Был? Ты его видел?

– Слышал, – скривился Оддин. – Он велел девушкам принести ему завтрак.

Элейн закусила губу. Все ускользало из рук, как сорочка, случайно оброненная в быструю реку. Может, прав был Феолор? Следовало просто смириться с тем, что случилось, и продолжать жить своей жизнью?

Они остановились у насыпной набережной Кузнечного ручья. Оддин достал свою саблю и принялся бездумно чертить что-то на земле.

– В последнее время меня постигают одна неудача за другой: Художник на свободе, брат бесчинствует и устраивает кровопролитие, погибает человек, которого я должен был защищать…

– Да, – кивнула она, – ты мог бы справляться получше.

Заметив горечь во взгляде Оддина, Элейн почувствовала укол совести. Но она ничего не смогла с собой поделать: смерть Магистра, с которым, как оказалось, она познакомилась накануне, лишила ее моральных сил. Хотелось найти виноватого.

Она мрачно глядела под ноги.

– Неправильно, – произнесла она, кивнув на рисунки Оддина.

Он застыл. Поднял на нее обескураженный взгляд.

– Ты рисуешь неправильно, тут какая-то ошибка.

– Поясни, – выдохнул он.

– Ты рисуешь эту волнистую линию, то есть слово после должно отвечать на вопрос «Какой?». Дальше идет слово «прощение». Переделываем его, чтобы получилось «какой» – например, «прощающий». А дальше ты рисуешь «бежать». Но здесь не может быть действия, должен быть предмет или человек…

Элейн не говорила ничего особенного, но Оддин казался настолько изумленным, что можно было предположить, она открыла тайну сотворения мира.

– Откуда ты это… что это… ты понимаешь, что тут?

Он принялся кружить вокруг, будто вокруг какой-то диковинки. Она закатила глаза.

– Да, я все-таки дочь главы клана. Меня и братьев обучали письму древних.

– Древних?

– Людей, которые жили на наших землях до нас. Ты что, не слышал про язык древних?

Оддин не стал отвечать, взял ее за руку и куда-то потащил. Всю дорогу до Храма Света он что-то бормотал себе под нос. Когда Элейн дважды не получила ответ на вопрос, куда они шли и что вообще случилось, она оставила попытки. Они вошли в Храм Света через ту же дверь, через которую она попала туда вчера. Пересекли скромное убежище Феолора – там все еще трудились полицейские, – прошли в небольшое помещение с очень узким окном. Там на каменном постаменте лежал человек. Точнее…

Элейн, вскрикнув, зажала рот рукой. Она хотела развернуться и выскочить из комнаты, как только поняла, что перед ней было тело убитого Магистра Света. Но прямо за ней стоял Оддин, и она врезалась в него. Он обнял ее и тихо проговорил:

– Прости, но мне нужно, чтобы ты посмотрела.

Часто закрутив головой, Элейн зашептала, что не сможет.

– У него на груди и животе нацарапаны символы. Такие же, как те, что я рисовал на земле. До сих пор у меня не было уверенности, что в них есть какой-то смысл. Художник всегда оставляет разные рисунки, но я не видел в них никакого смысла. Никакой закономерности.

– Найди кого-то еще, кто знает язык древних, – проговорила Элейн; звук ее голоса был приглушен его камзолом.

– В Мидленде не принято его изучать. Он считается, кхм, варварским.

Оддин сделал паузу. Погладив Элейн по голове, он шепнул:

– Пожалуйста. Помоги поймать Художника.

Она тяжело вздохнула, а затем, медленно повернувшись к телу, сделала неуверенный шаг. Оддин взял ее за руку и неторопливо подвел к убитому. Элейн старалась не смотреть на лицо Феолора. Было трудно поверить, что только вчера она разговаривала с ним, а теперь его больше не было. Набрав воздуха в грудь, она посмотрела на рисунки. Те вились змейкой между ранами, оставленными ножом.

Несколько мгновений Элейн пыталась разобрать послание, затем повернулась к Оддину:

– Это бессмыслица. Символы верные, но… я не понимаю, как их прочитать, чтобы получился текст.

Он чуть нахмурился. Затем, к большому облегчению Элейн, увел ее из комнатки. Оддин втянул ее в жилище Феолора. Там нашел пергамент и перо, после чего они покинули темную, душную комнатку. Выскочив на улицу, он нашел скамью у самых стен Храма, укрытую от дороги деревьями и кустами, сел на нее и принялся рисовать.

Элейн села рядом и заглянула в пергамент.

– Здесь написано: «И придет он, и изгонит бездну», – сказала она почти мгновенно. – Это не просто запись на языке древних, а фраза из «Сказаний Глен Мора», истории, полностью написанной на языке древних. Одной из немногих, что дошли до наших дней.

Оддин был возбужден полученной информацией: его глаза горели, рот был чуть приоткрыт, торопливыми движениями он начертил еще несколько знаков.

– «Покайся в грехах, и на тебя снизойдет свет», – прочитала Элейн. – Это тоже оттуда.

Еще и еще, он делал новые рисунки, а она читала их, наблюдая, как Оддин восторженно записывает перевод.

– А здесь снова бессмыслица. – Элейн закусила губу.

Оддин отложил перо на скамью и хмуро посмотрел на запись. Затем на лицо собеседницы, но Элейн видела, что на самом деле он будто рылся в собственных мыслях и воспоминаниях.

– Странно, – проговорила она. – Все фразы из «Сказаний», а две – у Феолора и эта – нет.

– Эта, – Оддин задумчиво указал на несвязные символы, – была на последней жертве. Перед Феолором.

– Здесь, в Нортастере? – ахнула Элейн.

Оддин кивнул. Они посмотрели друг на друга, и оба, кажется, пришли к одному и тому же выводу: некто, не зная, ни как Художник выбирал жертв, ни смысла фраз, просто совершил