Время убивает - Василий Головачёв

Баринов, ощутив волнение как перед разговором с президентом страны, открыл дверь и вошёл, оставив дверь открытой.

Пахнуло пылью и сухой травой.

Квартира была пуста.

Она казалась старой, словно вынырнувшей из далёких советских времён, и по её интерьеру и мебели было видно, что в ней давно никто не жил.

– Глеб Лаврентьевич? – позвал вошедший следом Колесников.

Никто подполковнику не отозвался.

В отличие от Баринова Колесников, очевидно, помнил совсем другой интерьер, потому что челюсть его отвисла, а на лбу выступили капли пота.

– Не может быть! – хрипло проговорил он, лихорадочно обыскивая кабинет и остальные комнаты. – Не может быть!

– Чего не может быть? – полюбопытствовал Баринов, искренне не понимавший переживаний военспеца.

– Здесь… была… установка…

– Конкретней?

– Накопитель…

– Говорите ясней!

– Накопитель энтропии, – прошептал Колесников. – Он исчез! Его нет!

– Ну, как говорится, на нет и суда нет, – посочувствовал ему Баринов, интуитивно ощутив тихую радость.

Дубна

Между завтра и вчера

У Истомина снова забарахлило сердце, не помогли и сердечные капли, поэтому учёного отвели в спальню и уложили на кровать. Анна проверила давление, Климчук принёс физику горячий чай каркаде, Никифор сел у кровати на стул, тягостно размышляя над ситуацией. Пришла мысль прекратить эксперимент и вызвать-таки «Скорую», чтобы спокойно думать над проблемой.

По времени снаружи – Истомин легко научил гостей пользоваться обратным отсчётом – шёл уже шестой час утра, и время в квартире неумолимо перемещало всех в прошлое.

Климчук после дискуссии обошёл комнаты и посмотрел на улицу из каждого окна. Так как снаружи было темно, увидеть что-то особое он не рассчитывал, но всё же возбуждённо доложил о своих открытиях.

– Читали Уэллса «Машину времени»? – поинтересовался он. – Помните, как путешественник полетел в будущее и видел, как солнце вставало и садилось быстрее в сотни раз? Мы сейчас плывём в прошлое, значит, должны видеть, как солнце идёт назад с запада на восток, а люди ходят задом наперёд. Почему же я вижу только серый туман?

– Потому что при сбросе энтропии на границе времён происходит локальная декогеренция переходного слоя, – сказал Истомин. – Все элементарные частицы перемешиваются между собой, запутываясь и создавая суперпозицию. Фотоны видимого света в этой среде чаще сталкиваются с полевыми возмущениями, интерферируя и создавая квантовую пену. При этом образуется общая среда, тот самый туман.

– Почти понял. Но почему тогда граница взаимодействий разных времён пропускает радиоволны? Мы дозванивались до внешних абонентов, а те в свою очередь дозванивались до нас. Почему радио не запутывалось в вашей квантовой пене? Да, и то же самое касается телевизионных передач. Почему мы их видим, когда время в квартире движется назад?

– Работает эффект туннелирования, – сказал Истомин, немного оживляясь. – Слой пены чрезвычайно тонок, его толщина близка к планковскому пределу десять в минус сорок третьей степени сантиметра, и в нём неизбежно возникают окна. Они тоже микроскопические, однако для фотонов радиодиапазона и видимого света это не препятствие.

– Не совсем поняла насчёт суперпозиции, – неуверенно проговорила Анна. – Если амплитуда вакуумных флуктуаций увеличивается, процесс перемешивания идёт быстрее, мешая эвереттовскому S-фактору создавать копии.

– Для наглядности я упростил объяснение, – слабо улыбнулся физик.

– Я всё равно не врубился, – хохотнул Климчук. – В моей голове тоже много пены, хотя и не квантовой. Глеб Лаврентьевич, вы точно уверены в том, что декогеренция разрушит наш мир?

Истомин закрыл глаза.

– Вам плохо?! – склонилась над кроватью Анна. – Что вам дать?

– Прекрати пытать человека! – с угрозой сказал Никифор капитану.

– А что я такого спросил? – удивился тот.

Истомин открыл глаза.

– Благодарю, ничего не надо, сейчас оклемаюсь. Спасибо за морс, помог. Я прогнал эн-накопитель в будущее до предела, за которым может начаться цепная реакция распада материи. Мои расчёты оказались верными. Распад должен начаться сегодня к двенадцати часам ночи. У меня нет сомнений, что декогеренция сотрёт все материальные структуры в нашем метагалактическом домене.

– То есть мы обречены, – хмыкнул Климчук.

– Возможно, наша копия уцелеет, если мы…

Повисла пауза. Истомин о чём-то задумался, шевеля губами, словно читал молитву.

– Если мы что? – не выдержал Виктор.

Истомин очнулся.

– Если мы найдём адекватное решение.

– Здесь вы главный, почему же не нашли до сих пор?

– Виктор! – сдвинул брови Никифор.

– Что – Виктор? – возмутился Климчук. – Почему все учёные на таком уровне не задумываются о последствиях своих исследований? Кого ни возьми – проявляется лишь вред для нормальных людей! Начали изучать радиоактивность – получили атомную бомбу. Занялись вирусами – получили иммунодефицит и ковид! Сколько можно?!

– Глеб Лаврентьевич не виноват, – сказала Анна. – Таковы все мы, люди.

– Я всеобщей погибели не изобретал!

– Молодец, – усмехнулся Никифор, в глубине души понимая и доводы следователя, и Анны. – Возьми с полки пирожок. Однако давайте не будем скатываться до обвинений друг друга и человечества в целом. Предлагаю искать решение проблемы, времени у нас не много.

– Взорвать эту машину, – Климчук кивнул на стенку комнаты, за которой располагался кабинет Истомина, – к чёртовой матери!

– Мы уже обсуждали это предложение, – качнула головой Анна. – Уничтожение эн-накопителя не решает проблемы, распад начнётся сразу после уничтожения защитного кожуха машины. Это так, Глеб Лаврентьевич?

Истомин кивнул:

– Боюсь, что да.

– Помнишь, ты начала говорить о каком-то варианте? – сказал Никифор, обращаясь к женщине, незаметно для себя переходя на «ты». – Что-то такое связанное с ходом времени.

– Я подумала, что можно было бы предупредить такое ужасное развитие событий.

– Как предупредить?

– Спуститься в прошлое до момента создания Глебом Лаврентьевичем эн-накопителя, когда его ещё не было в железе.

– Да, это неплохая идея, хотя и неосуществимая. Правда, при этом мы не уберегли бы копии Мультиверса, уже вошедшие в его геном после наших недавних пересадок и возвращений.

– Почему неосуществимая? – возразил Климчук. – Когда Глеб Лаврентьевич начал строить накопитель? Два года назад. Спустимся туда и перекроем ему кислород.

– Думай, что говоришь!

– Ну я не в криминальном смысле.

– Скорость нашего спуска в прошлое, – сказала Анна с сожалением, – всего лишь в два раза выше скорости основного потока времени. Нам в таком случае пришлось бы просидеть в квартире безвылазно четыре года. Это невозможно.

– Так ведь Глеб Лаврентьевич говорил, что может регулировать скорость работы накопителя, – напомнил Климчук.

Собравшиеся у постели физика гости перевели взгляды на него.

– Не уверен, – проговорил Истомин, в глазах которого зажёгся огонёк заинтересованности. – Конечно, можно попытаться увеличить объём подсоса до необходимых величин. Увеличится и скорость спуска.

– Но это не решит судьбу отпочковавшихся от нашей метавселенных, – сказал Никифор. – Они развиваются по-своему.

– Не будь пессимистом, Ник, – укоризненно проговорила Анна, принимая его «ты». – Ведь в каждой из копий остались наши аналоги: ты, Виктор, я, Глеб Лаврентьевич. Неужели они не догадаются сделать то же самое, что собираемся совершить мы?

Мужчины переглянулись.

– И пошли они, солнцем палимы, – озадаченно пробормотал Климчук. – Аня, вы, похоже, единственная из нас, кто сохранил способность соображать.

Никифор хотел было сделать следователю замечание, но по весёлому блеску в глазах женщины понял, что она воспринимает ситуацию с юмором, и расслабился.

– Помочь, Глеб Лаврентьевич?

– Да, пожалуйста. – Физик попытался встать.

Его отвели в кабинет и оставили у компьютера.

– Побудь с ним, –