Пеший город - Феликс Кривин

Григорий Давидович сделал очередной жест и спросил:

— А вы знаете, почему рыба клюет на червяка?

— Такое у нее меню, — сказал Григорий Свиридович.

— Потому что кушать хочет, сказал Григорий Леонидович и задумался: сказал он это уже или не сказал?

Григорий Давидович отверг оба ответа. Рыба клюет на червяка, потому что стесняется своего происхождения. Она же происходит от червяка, Григорий Давидович сам читал об этом в какой-то книжке.

Конечно, происходить от червяка… — закивал Григорий Свиридович. Тут от обезьяны происходишь, и то как-то не по себе. Одно выручает, сказал Григорий Давидович, что от обезьяны происходят абсолютно все. А если б одни происходили, а другие не происходили, тут бы мы имели массу неприятностей

Вот и птицы тоже: все произошли от пресмыкающихся. Им говорили: рожденный ползать летать не может, но они пропустили это мимо ушей. И это помогло им подняться над своими предками.

Все трое замолчали и задумались. Каждый вспомнил свою жизнь — насколько она подняла его над предками. Или опустила ниже предков. Наверно, гордиться предками нельзя, думал Григорий Свиридович, гордиться можно только потомками. И стыдиться можно только потомков, думал Григорий Давидович. Потому что только за потомков мы можем нести ответственность.

Они сидели на солнышке, на скамеечке. Солнышко было у них над головой, а где была скамеечка? Скамеечка была на берегу Средиземного моря, в неожиданной для их прошлого стране, а для будущего — в нормальной стране, жаль, что его мало осталось, этого будущего. Это прожорливое прошлое, оно глотает будущее, как рыба глотает червяка, но, конечно, совсем из других соображений. А из каких соображений? Вот бы ответить на этот вопрос!

Григорий Леонидович поставил перед собой этот вопрос и теперь мучительно вспоминал: поставил он его или не поставил.

Пенсии не будет

Пенсии сегодня не будет.

Очередь в сберкассу обмякла, расползлась, но еще не разошлась, цепляясь друг за друга обрывками разговоров.

Пенсионная дама, перекрашенная в даму вполне средних лет, но не настолько, чтоб остаться без пенсии, рассказывает бритоголовому, втайне лысому джентльмену, который порядком вымахал вверх, но, начиная со спины, уже начал возвращаться обратно, о человеке, который тяжело работал всю жизнь, а на старости лет остался без пенсии. Говоря это, дама краснеет от возмущения, хотя, если быть достаточно точным, покраснела она задолго до возмущения, скорее всего это была домашняя заготовка.

— А где он работал? — спросил малогабаритный старичок с канцелярской папкой, с которой он, возможно, ходил за продуктами, потому что много ли надо такому мелкому старичку.

— Да так, на одной горе, — отвечала дама, скользнув мимо него взглядом, поскольку попасть в него было затруднительно. — Но работа тяжелая, физическая. Приходилось выкатывать на гору большущий камень — с самого низа на самый верх.

— И он выкатил? — загорелась глазами бабулька, которая вся состояла из любопытства, впрочем, упакованного довольно плотно в пухлую, рыхлую, местами отвисшую упаковку.

По тем скудным сведениям, которыми располагала дама, выкатить камень на самый верх не удалось. Бедняга уже почти докатит, но на последних метрах камень срывается.

— Выходит, он работал без всякого результата? — порадовался мелкий старичок. — За что же тогда ему давать пенсию?

Бывшая очередь считала, что пенсию надо дать. Другие еще хуже работают, а пенсию получают.

— А зачем он катил этот камень? — полюбопытствовала бабулька.

А низачем, последовал ответ. Просто такая работа.

Ну, если такая работа, загомонила бывшая очередь. Раз такая работа, пенсию надо дать.

Кто-то предположил, что, когда камень несется с горы, могут происходить несчастные случаи. А за весь трудовой стаж можно столько народу перебить, что не выдержит никакой уголовный кодекс.

— И за это полагается пенсия? — ядовито спросил старичок с продуктовой папкой.

Нет, твердо сказала дама. Пенсия ему полагалась за работу. Такая у него была работа — катить камень вверх. Людей же убивало, когда камень катился вниз, какое ж это имело к нему отношение?

Старичок с продуктовой папкой заметил, что, если б камень не выкатывали на гору, он бы не скатывался с горы.

— Кто его знает, — вздохнула бабулька, и у нее это прозвучало как вопрос, рассчитанный на конкретный ответ.

Никто из знающих не откликнулся.

— Может, скатился бы, а может, не скатился бы, — сказала дама, уже без всякой логики. — Тут важно, что человек остался без пенсии.

— А как зовут этого трудягу? Случайно не Сизиф? — спросил тайно лысый.

— Откуда вы знаете? — поразилась дама, высоко вскинув брови, что тоже скорее всего было домашней заготовкой.

Джентльмен не стал распространяться на этот счет. У него были свои источники информации.

А дама все не могла успокоиться: как жить без пенсии пенсионному человеку? Приятель обещал продуктов подбросить, но ничего не мог достать: только руку протянет, как все куда-то исчезает.

— Коррупция, — определил старичок.

— А как зовут этого приятеля? Случайно не Тантал? — спросил тайно лысый, владеющий, вероятно, многими тайнами.

— Ну откуда, откуда вы все знаете? — запричитала любопытная бабуля.

Бритолысый улыбнулся со своей высоты, но не выдал источника информации.

Знаменосица

Тут у нас по соседству живет знаменосица. Старенькая такая, давно на пенсии. Муж у нее был знаменосец, все под знаменем ходил. Народ как увидит знамя, так сзади пристраивается, старается идти исключительно в ногу. За знаменем идти проще, не надо выбирать направление. Куда знамя, туда и шагай, желательно с песней.

Стоит, к примеру, очередь за продуктами. Занимали давно, еще с ночи. А тут знаменосец со знаменем. Очередь, конечно, расступается, пропускает знамя вперед. Потому что под знаменем любая очередь движется быстрее.

И вот знаменосец у прилавка. Одной рукой держит знамя, а другой отоваривается. И, отоварившись, отходит с высоко поднятым знаменем, увлекая очередь за собой.

Продавцы устремляются за очередью. Куда вы, мол, граждане, у нас еще столько всего под прилавком! Но очередь под знаменем уже может обойтись без продуктов.

Или приходит народ на субботник. Каждый подставляет плечо под бревно и вместе с бревном направляется к месту великой стройки. И тут появляется знаменосец и становится впереди бревна. И уводит бревно не на стройку, а на базар, где продает его за хорошую цену.

Вот какой он был знаменосец. Его старуха никак не может его забыть, даже склероз не помогает. Ее знаменосец никогда налево не ходил, он всегда твердо знал, что его дело правое. И так однажды, идя по правому делу, увидел он хорошенькую бабенку, назовем ее девушкой ради торжественности момента. У этой бабенки-девушки уже был человек, и в этот момент она как раз пришла к нему на свидание.

Сидят, воркуют. Или щебечут. Чирикают, одним словом. А тут как раз знаменосец. Засел в кустах, расположил знамя горизонтально, чтоб, чего доброго, и парня вместе с девкой не увести, и затаился. Дожидается подходящего момента.

И дождался, что вы думаете. Парень, щебетун этот, отлучился за сигаретами (а ведь сколько о вреде курения было говорено!), и тут-то знаменосец вышел из кустов и взметнул над девушкой свое знамя.

Та, конечно, устремилась за знаменем.

Расписались они без очереди, без очереди получили квартиру, обстановку. Сыграли свадьбу — и живут. Детей рожают, родителей уважают. Дети под знаменем научились ходить, а без знамени они бы долго еще не умели.

Счастливая жизнь, ничего не скажешь.

Правда, по ночам, когда не было видно знамени, бабенка эта любила другого человека. Того, что навеки отлучился за сигаретами. Она любила его всю ночь, все темное время суток. А утром муж выходил к завтраку, неся знамя перед собой, и она устремлялась к нему, чтобы целый день быть с ним счастливой.

Ну, не целый день, конечно. Не мог знаменосец сидеть дома под знаменем, были у него и другие заботы. Люди уже привыкли ходить под знаменем, голову на него задирать. Когда голова задрана на что-то высокое, ей не приходится самой думать, кумекать, соображать. Пусть думают те, которые наверху, они для этого там поставлены.

И знаменосец привык ходить впереди народа, просто разучился ходить самостоятельно. Ему непременно нужно было вести народ к высокой цели, уводя от всего личного, насущного, повседневного.

Уводил, уводил… И вдруг что-то случилось. Может, надоело народу, что его постоянно уводят от собственных нужд, и послал он знаменосца подальше, не исключено даже, что к чертовой бабушке, а сам отвернулся и даже зажмурился, чтоб и самому туда же не пойти.

И пошел знаменосец к чертовой бабушке. Дошел до чертовой матери, сел передохнуть. Чертова мать чуть было не увязалась за знаменем, но вовремя спохватилась, что не может уйти с дежурства. К ней в последнее время очень много народу посылают, они придут, а ее нет.