Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

class="p1">«Так поступают с кознодеями и переметчиками!» — вспомнились её суровые слова.

«Враги! Враги мы с ней навеки! Она не поверит, не простит!» — Рухнув на колени у трупа Войшелга, Варлаам застонал от боли и страдания.

Мирослав потрепал его по плечу, помог встать.

— Полно, полно тебе, Низинич. Заслужил награду. Князь твоей службой доволен, — успокаивал Варлаама сын тысяцкого, сводя его с лестницы во двор. — Сей же час мы на коней — и в Перемышль.

— А отец, мать мои?! — встрепенулся Варлаам.

— Никто их не тронет, — прозвучал рядом твёрдый голос Льва. — А посмеет ежели, мы с Ногаем дома целого во Владимире и в Холме не оставим! Ну, поехали скорей!

«С Ногаем! Стало быть, он посылал Мирослава в ханскую ставку, и Ногай даст помощь. Помощь против Шварна. Против Альдоны!»

Эта мысль была для Варлаама невыносимой. Подгоняя боднями своего солового фаря, мчался он посреди ночной тьмы вослед Льву и его отрокам. Свежий ветер бросал в лицо холодные дождевые струи. Было ощущение, что он летит, проваливается куда-то в зияющую бездну, в глубокую пропасть, из которой нет и не будет никакого выхода.

27.

В Холме на совет собрались князья и бояре. От шума и криков в голове у Шварна стояло неприятное жужжание. Растерянный и жалкий, сидел он на стольце посреди Золотой Палаты дворца, тупо уставившись на искусно сработанный из стекла чертёж Галицко-Волынской земли на стене напротив. Золотистыми струями извивались реки: Днестр, Прут, Луга, Буг, Западный и Южный, кружками обведены были города и сторожевые крепости, толстой красной линией помечены границы, зелёно-голубым цветом проведены хребты Горбов. Искусники и хитрецы содеяли эту красоту ещё во времена покойного князя Даниила. Шварн вспомнил, как отец радовался, глядя на свои владения, как хвалил работу мастеров и говорил, что единство земли — залог её процветания и богатства. А теперь... Прошло всё, схлынуло, истаяло. Впору вызывать стекольщика, чтоб раздробил чертёж на куски, и отдать их, один — дяде Васильку, другой — Льву, третий — Мстиславу.

Шварн горестно вздыхал.

В палате неистовствовал, потрясая кулаком, боярин Григорий Васильевич.

— Гнать надобно Льва из Перемышля! Довольно ковы его терпеть! Ратной силы у нас поболе! Неча сносить лиходейства!

Его внезапно грубо перебил грузно поднявшийся со своего места седовласый князь Василько Романович.

— Пустое болтаешь, боярин! — жёстким окриком оборвал он гневную речь Григория. — Не для того мы с покойным братом три десятка лет крамолы княжьи и боярские пресекали, чтоб сызнова то же зачинать! Скажу тако: Лев сотворил худо, убивши Войшелга. Но вспомните, бояре: сколько допрежь[149] того Войшелг сей зла нам причинил?! У кажного из вас, поди, и людей в полон уводил, и табуны коней угонял, и сёла огню предавал. И из-за него со Львом воевать?! Стоит он того?! Нет, князь Шварн, прямо те отмолвлю: на мою помочь не надейся. Не пойду на Льва. И сын мой, Владимир, такожде мыслит. Похоронили мы Войшелга по чести, в монастыре Михаила Архангела, слезу над ним пролили, Льву письма гневные отослали, и довольно того!

Бояре на скамьях снова зашумели. Многие, особенно молодые из числа ляхов, немцев и угров, бурно поддержали Василька. Наоборот, другие, сторонники Григория, запротестовали.

— Переметчик ты, князь Василько! — выкрикнул боярин Константин. — Али в порты наложить боисся?!

Лицо Василька побледнело от ярости. Но старый князь сдержался, снова встал со своего места и, круто повернувшись к стольцу, на котором сидел Шварн, спокойно сказал:

— Не мыслил я, сыновец, что так оскорблять меня будут в доме твоём. Николи не бегал я с поля бранного, ни от татар, ни от угров, ни от литвы. Твой же боярин, я вижу, забыл всё. Забыл, как от Бурундая, как заяц, улепётывал. Али как тот же Войшелг его из волости в волость гонял. Вот что. Тако молвлю: ежели на Льва ратью идти порешишь, сыновец, то мне с тобою не по пути. И помни: ни славы, ни удачи ты в сем походе не добудешь. А теперь дозволь мне удалиться.

Никого больше не желая слушать, Василько быстрым шагом покинул палату. За ним последовали волынские бояре и отроки.

Шварн, спеша закончить совет, недовольно буркнул:

— Подумать я должон. Извиняйте, бояре, — и вскочил со стольца.

В верхних покоях Шварна ждали мать и жена. Туда же, гремя боднями, поднялся боярин Григорий Васильевич.

Юрата, сжимая кулаки, принялась хрипло выговаривать сыну:

— Опять сиднем сидел, не сказал слова своего! Всё за чужой спиной прячешься! Тож, князь великий! Тьфу! Выходит, любой теперь может у тебя в княжестве зло створить, а ты ни виновного не накажешь, ни слабого не защитишь! Да рази мочно этакое лиходейство спускать?! Дядька твой, видно, разума лишился, раз такое баит! Али предатель он, Льву продался?! Рать надо собирать и немедля на Перемышль идти! Вот боярин Григорий Василич, друг наш первый, рази неверно говорит?!

— Сё тако, княгиня, — озабоченно морща чело, вступил в разговор боярин Григорий. — Да токмо вижу я: многие бояре, особо из молодых, Львом обласканы, его сторону держат.

— Так головы им руби, боярин! Хватай и на плаху! — вскричала Юрата. — Вон как покойный Войшелг у себя в Литве деял!

— Не годится это, мать! — внезапно возразил Шварн. — Добра от плахи не будет. Зло токмо зло единое порождает. Коли мы одних — на казнь, дак и иные тогда, те, которые нашу сторону покуда держат, ко Льву откачнут.

— Рохля! Придурок! — зашлась в ярости Юрата.

Боярин Григорий неожиданно поддержал Шварна:

— А в том ты прав, князь. Тако со боярами — не годится. Но Льва наказать надоть.

В разговор вмешалась до того молчавшая Альдона:

— Погоди, боярин. И ты, матушка, не гневись попусту. Там ещё, на пиру когда сидели, сказал Лев, мол, с Ногаем у него соуз и дружба. Ежели, мол, кто на него пойдёт ратью, Ногай тут же помощь ему пришлёт.

— Верно, так и есть, — мрачно заметил Шварн. — Знаю я Льва лучше вас, брат он мне. Не дурак он и на такое дело, как убиенье Войшелга, не пойдёт, заранее всё не продумавши.

— Да, — задумчиво поглаживая бороду, промолвил боярин Григорий. — Выходит, не ко времени мы поход затеяли. Может, и правда. Разузнать надо про Ногая. Вдруг притворяется Лев, попросту напугать нас мыслит. А