Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

— Да, вот как бывает. Иной раз и варвар лютый благородство явить способен, тогда как христианин, — Альдона снова выразительно посмотрела в сторону Льва, — козни строит, целованье крестное преступает, ковы измышляет.

«Уколола-таки, вражина!» — отметил про себя Лев.

Снова лилось вино, звенели гудки и трубы, кружились скоморохи. Юрата в обнимку с одним из боярских сынков скрылась за боковой дверью. По едва заметному знаку Льва отрок Маркольта проскользнул за ними вослед. Альдона с едва скрываемым отвращением наблюдала за поведением свекрови и не увидела, как Лев короткими жестами отдал повеления своим отрокам.

Мирослав оставил в покое смеющуюся Ольгу и стремглав выскочил в сени, за ним исчез из горницы и Бермята.

Наконец, сам Лев, усердно строя из себя хмельного, встал на нетвёрдых ногах и сказал:

— Ну что ж, Маркольт. Угостил ты нас добро, но пора бы и честь знать. Пусть кто желает, остаётся тут, а я с отроками своими отъезжаю. Заутре совет у нас будет, а потому голова ясной и чистой быть должна. Прощевайте, братия и бояре!

Поддерживаемый под руки Бенедиктом и Павшей, он вышел из горницы в мрачный переход. Варлаам поспешил за ним следом. Как только они оказались в переходе, Лев резко оттолкнул руки отроков и властно приказал:

— По коням! Поторопимся!

Во дворе их уже ожидали Мирослав и Бермята с осёдланными лошадьми.

— Твоего иноходца едва сыскал, — признался Мирослав, передавая Варлааму поводья. — Давай-ка садись да скачем!

— Куда ж это мы? — спросил насторожившийся Низинич, садясь в седло. — А то, может, отпустишь меня, княже, к отцу-матери переночевать?

— Дурень ты, Варлаам! — ответил за князя Мирослав. — Главное действо пропустишь!

Кони галопом понеслись по ночному шляху. Бермята, держа в руке большой смоляной факел, ехал впереди и освещал дорогу. Они промчались через мост, вылетели за разломанную, ещё не отстроенную после Бурундаевого нашествия стену, миновали на полном скаку окологородье. Впереди на холме, озаряемые серебристым лунным светом, показались строения монастыря.

— Нет позади никого? — спросил, обернувшись, Лев.

— Нет, князь! — бодро ответил ему Мирослав. — Ежели кто и высунулся, того Маркольтовы холопы вборзе успокоили. Да и кому какое до нас дело. Мачеха твоя в верхних покоях с отроками балуется, братец твой излиха пьян, а остальные и сведать ничего не сведают, еже даже и захотят.

Он громко расхохотался.

— Довольно зубы скалить! — злобно прикрикнул на него Лев. — Напировались, и хватит!

— Так куда же мы едем? — решился спросить Варлаам.

— Да кума моего потешим малость — и домой, — ответил ему Лев и постучал кулаком в ворота монастыря.

Ключ в замке услужливо заскрипел и открылся.

— Сюда, — проговорил тонким дрожащим голосом привратник, указывая на едва заметное впереди в свете факела крыльцо перед круглой бревенчатой башней. — Тамо на второе жило, и налево. Первая дверь.

Заржал круто остановленный у крыльца конь.

— Быстрее! — прохрипел шёпотом Лев, взбегая вверх по ступенькам.

Отроки гурьбой ринулись за ним. Варлаам мчался вместе со всеми, ничего ещё не понимая, но смутно догадываясь, что оказался втянутым в чёрное дело. Однако отступать было глупо и, кроме того, он надеялся рассеять свои подозрения и убедиться, что ничего ужасного не случится.

Какой-то монах со свечой в деснице встретил их наверху лестницы.

— Указывай где! Живо! — тем же хрипящим шёпотом потребовал Лев.

Монах пошёл впереди и остановился у полукруглой дубовой двери.

— Стучись! — приказал Лев.

— Брат! — позвал монах, трижды ударив в дверь костяшками пальцев. — Се я, Мемнон. Пусти меня.

— Чего тебе, брат, в этакий-то час? — послышался за дверью голос Войшелга.

— Открой! — повторил шёпотом Мемнон.

Лязгнул засов, дверь открылась, и отроки, оттолкнув в сторону монаха, ринулись в покой. Лев вбежал вместе со всеми, Варлаам вошёл последним и застыл у стены.

Вспыхнули свечи, зажглись смоляные факелы, осветив бледного Войшелга и перекошенное от лютой злобы лицо Льва.

— Ну вот, сволочь! — прорычал Лев. — Настал час твой смертный! Кончились молитвы, кончились и дела твои чёрные!

— В чём виновен я перед тобой, кум?! — В словах литвина слышался ужас.

— А помнишь Новогрудок и Слоним, где супротив меня и отца моего ты ратоборствовал?! Где верных нам людей в крови топил и радовался смерти их?!

— То дело давнее. С отцом твоим помирился я.

— Ах, давнее! Есть, волче, таковые дела, что за давностью лет не забываются! — по-звериному щерясь, прикрикнул на него Лев. — А потом, после! Не ты ли в смертный час отца моего с литвинами своими стола галицкого меня лишил?! А?!

— Завещанье князя Даниила... — начал было оправдываться Войшелг, но Лев грозно перебил его:

— Хватит тебе пищать, свинья паскудная! Завещанье то вы с Юратой отцу подсунули! А после кто друзьям моим в Литве головы срубил?! Не ты?! Скирмонта, Борзу, Лесия кто казни лютой предал?! Вон отрок мой, Варлаам, едва топора избежал от рук твоих, в крови выше локтей замаранных!

Лев с яростью вырвал из ножен кривую татарскую саблю.

— Собаке собачья смерть! — крикнул он, замахиваясь на Войшелга.

Закрываясь от него руками, Войшелг отскочил в тёмный угол, затем с удивительным проворством юркнул к сорванной с петель двери и выбежал в тёмный переход. Лев и отроки бросились за ним следом. Какой-то монах пытался преградить им путь. Бермята отшвырнул его прочь пинком ноги. Монах завизжал, корчась на полу.

Варлаам, ни жив ни мёртв, мчался вместе со всеми. Войшелга он ненавидел и презирал, но убийство, по сути, исподтишка, казалось ему мерзким. Равно как мерзко, гадко было наблюдать за некогда грозным великим князем Литвы, бестолково метавшимся по переходу и нагоняемым озверевшим от ярости, жаждущим мести Львом. Войшелг вопил о пощаде, кричал от ужаса. Впереди был тупик, была глухая стена, выхода не было. Литвин обернулся, прижался к стене спиной, колени его задрожали, стали подкашиваться. Лев в три прыжка нагнал его, занёс саблю. Короткий вскрик, грузное падение тела, кровь на досках пола, застывшее в лютом волчьем оскале лицо Льва — это было всё, что услышал и увидел Варлаам, когда подбежал к месту, где совершилось злодеяние.

— Княже! Княже! Что же ты створил?! — шёпотом, задыхаясь от отчаяния, выговорил он.

Перед мысленным взором его стояла Альдона, рвущая в саду у берега Луги жухлый ивовый лист.