Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

длинный переход направился в гридницу, где собирались княжеские и боярские отроки.

— Эй, Низинич! — раздался рядом голос Мирослава. — Ступай-ка к нам. За кружкой доброго ола посидим, потолкуем.

Варлаам подошёл к столу, где разместились Мирослав, Павша Псковитянин и Бенедикт. Сын тысяцкого налил ему из пузатого бочонка в оловянную кружку светлого пшеничного пива.

— Пей, друг!

Постепенно за столом завязался разговор. Обсуждали прелести местных красавиц.

Павша Псковитянин, светло-русый толстощёкий молодой парень с вислыми усами и коротко подстриженной бородкой, промолвил:

— Краше боярыни Анастасии жёнок во Владимире несть. Вы поглядите, други. Выступает, яко пава. И лицом красна, и стан тонкий имеет. Платьев парчовых не носит, боле в шёлк обряжается. И высока, и, говорят, на ласковые слова податлива.

— Податлива, значит — порочна, — зло усмехнулся Мирослав.

— Кто она, Анастасия? — спросил Бенедикт.

— Да старого Ставки, боярина, жена младая.

— Меня больше привлекает Мария, дочь дворского Олексы. У неё брови, как изогнутые луки. А глаза — хмельные и лукавые. — Венгр мечтательно вздохнул.

— Мария — чернявая. Её мать была родом из Валахии. Не люблю чернявых, — скривил уста Мирослав. — Нет, други. Не туда все вы смотрите. По мне, дак лучше Ольги, княгиньки Владимировой, здесь жёнок не сыскать. Приглядитесь-ка получше. Молодость, свет, веселье так из неё и брызжет. А какой у неё прелестный носик! Вот прямь взял бы и расцеловал. Завидую я князю Владимиру, мне б такую кралю.

— Эта красавица тебе не по зубам, Мирослав, — заметил Бенедикт. — Смотрел бы ты на тех, что попроще. А то так и провздыхаешь до старости.

— А ты чего молчишь? — повернулся Мирослав к Варлааму. Ты-то сам ведь владимирский. Ну-ка, отмолви, кто здесь первая красавица?

Варлаам, супясь, пожал плечами. Впрочем, ол был крепок и с непривычки немного развязал ему язык.

— Даже и не знаю, други. Но, думаю, во всей земле нашей нету краше княгини Альдоны.

— Ого, высоко воспарил ты, соколик! — рассмеялся Павша. — Гляди, с высоты этакой падать больно!

— Да не забраться мне, Павша, высоко так. — Низинич, жалея о сказанном, досадливо поморщился. — То слова одни.

Он выпил ещё одну кружку, вытер усы и быстро распрощался с товарищами.

— Пора мне, други. Заутре на пиру свидимся. А ныне я отца с матерью проведать должон.

Покинув гридницу, Варлаам быстро спустился со ступеней крыльца и пошёл на конюшню за Маучиным иноходцем.

26.

Новые свежесрубленные хоромы Маркольта располагались во Владимире неподалёку от восточных, Киевских ворот, на косогоре, величаво возвышающемся над широким пыльным шляхом. Края крыши были подведены киноварью, наличники окон, столпы, двери изузорены резьбой, посреди двора высилась башня-повалуша с крутой лестницей и сторожевыми площадками. На них несли службу боярские отроки.

По всему видно, богател, процветал немчин на Русской земле. Столы в огромных палатах на нижнем жиле хором ломились от яств. На золочёных и серебряных блюдах возлежали жареные утки, гуси, лебеди в сметане, молочные поросята, по соседству с ними чернела рыбья икра, рядом разложены были разноличные фрукты и восточные сладости. А уж вин, медов, ола было столько, что и не описать. Искрилась заморская мальвазия, темнело хиосское вино, было вино Канарское, бургундское, пиво немецкое и лунское, был мёд белый и чёрный, была богемская сливовица.

Горницу ярко освещали огромные хоросы[147], свисающие с высокого сводчатого потолка, и толстые свечи в прикреплённых к стенам бронзовых семисвечниках.

«Почему этот скупердяй так расщедрился?! — с удивлением подумал Варлаам, когда очутился вместе с другими перемышльскими отроками в горнице. — Лев тогда сказал: если он, мол, супротив меня что содеет, откроются его делишки тёмные. Ох, не по нраву мне этот пир! Что-то здесь не так».

Низинич стал хмуро озираться, словно стараясь найти ответы на свои вопросы.

— Эй, Варлаам! — неожиданно окликнул его Лев. — Прислуживать мне за столом будешь.

Низинич отвесил князю поясной поклон. Накладывать в княжескую тарелку кушанья и наливать в чары мёд было для всякого отрока великой честью.

В горнице становилось шумно. Князья и бояре рассаживались на крытые бархатом и парчой широкие лавки. Шварн занял место рядом с хозяином, по другую сторону от него расположился Лев. Возле Льва расторопные Маркольтовы отроки усадили облачённого в чёрную рясу Войшелга. Варлаам сперва не узнал в скромном сгорбленном монашке с бородой чуть ли не до пупа грозного литовского властелина. Лицо его как-то сморщилось, похудело, в то же время глаза уже не источали былой огонь страсти, а светились мягкой добротой.

«Ушёл от мира и более на человека походить стал», — пронеслось в голове у Варлаама.

Альдона, с густо набеленным и нарумяненным лицом, в платье с серебряной нитью, села напротив брата. Около неё устроились Ольга с Владимиром, неразлучные на пиру, как и в жизни. По другую руку от Ольги Варлаам заметил Мирослава, одетого всё в тот же ярко-зелёный кафтан. Князю Васильку как старшему отвели место во главе стола. На почётное место усадили и Юрату, которая в ярких своих одеждах блистала, как райская птица. Голову её покрывала нарядная кика[148], сплошь затканная розовым новгородским жемчугом.

«Вот как память отца чтишь, курва литовская!» — с ненавистью подумал о ней Лев, но, изобразив на лице добрую улыбку, сказал Юрате:

— Яко роза расцвела ты, княгиня.

Тщеславная Юрата вся расплылась от самодовольства, тем паче что и другие гости обратили на неё внимание и принялись шумно восхищаться.

Наполнились хмелем высокие чары, ендовы, братины. Князь Василько предложил выпить за Русскую землю.

— За то выпьем, чтоб стояла в веках Русь наша, чтоб вороги её страшились! Чтоб Галич, Владимир и прочие грады росли и крепли! — возгласил старый князь.

Его громко поддержали бояре, чары сомкнулись, расплескивая пьянящую жидкость на белые скатерти. За первой чарой последовала вторая, третья.

Поднялся уже немного захмелевший Шварн. Стараясь повторить заранее заученные слова, он говорил, часто останавливаясь, запинаясь, краснея от смущения:

— Выпьем, князи... Князья и бояре... Чтоб мир был между нами... Чтоб не ратно жили мы промеж собою...

Он посмотрел на Альдону, ища у неё поддержки.

Молодая княгиня улыбнулась и кивком головы одобрила его. Тогда довольный Шварн залпом опрокинул чару в рот и поспешно сел обратно на лавку.

Затем говорил молодой Владимир. Он произнёс здравицу за красоту русских жён.

— Нигде на белом свете не сыщешь таких красавиц, как те, кои собрались