Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

али к боярину. Да токмо к земле ведь привыкаешь. Дом, поле, своими руками засеянное — куда енто всё, бросать, что ль? Да и подумаешь иной раз: а как тамо, у другого-то, лучше ли? Вот и идут в холопы.

Слова кметя прервал раздавшийся откуда-то сбоку, с вершины крутого, густо поросшего дубовым лесом придорожного холма, пронзительный свист. Отряд всадников внезапно вылетел из засады им наперерез. Седобородый, ойкнув, покачнулся и вывалился из седла. В грудь ему, пробив кольчатую бронь, впилась сулица. Второй спутник Варлаама, повернув коня, метнулся назад, в сторону города. Трое вершников отделились от отряда и поскакали за ним следом. Остальные, полукольцом охватив заснеженное поле вокруг дороги, бросились на Низинича, конь которого, раненный в шею стрелой, ржал и бестолково метался из стороны в сторону.

Чья-то сильная длань ухватила повод. Варлаама грубо стащили с седла. Произошло всё это настолько быстро, что он ничего не успел сообразить.

Вершники не походили на татар. Многие из них были в звериных шкурах и вооружены только сулицами или длинными копьями. Лошади у них были низкорослые, но не степные.

«Литвины! — понял Варлаам, рассмотрев их лица и услышав знакомую по поездке в Литву молвь. — Но что им надо от меня?! Ужель... мстить за Войшелга порешили!» — обожгла его страшная догадка.

Связав ремнями, его бросили поперёк коня. Дальше была долгая бешеная скачка, Варлаам видел перед собой лишь мелькающие копыта и дорогу. Комья снега больно ударяли ему в лицо. Тело пробирала дрожь, стучали зубы, холодный ветер проникал через ворот разорванного кожуха, дышать становилось тяжело.

Наконец, стремительный бег коней прервался так же резко, как и начался. Два ражих литвина сбросили Низинича с седла и швырнули в сугроб.

— Поднимите его! — прошелестел над головой Варлаама женский голос, тот, который он сейчас так боялся услышать и который никогда бы не смог ни забыть, ни спутать с каким-нибудь другим. — Развяжите ремни!

Жалкий, в обмётанном снегом изорванном малахае, застыл Варлаам перед расписным запряжённым тройкой соловых иноходцев возком. На ступенях его стояла в шубе собольего меха, в парчовой шапочке с опушкой, скрестив на заметно округлившемся животе руки в пуховых белых рукавичках, Альдона. Грозно, гневно смотрели на него её серые насквозь пронизывающие глаза.

— Что, отметчик?! Не ждал расплаты скорой?! — кривя в презрении губы, спросила княгиня.

Варлаам не ответил. Он не мог смотреть на неё, отводил очи в сторону, но снова и снова скрещивался с ней взглядом.

— Помнишь лист жухлый в саду?! Истёрла я его в труху, и ничего от него не осталось?! Так вот и от тебя не останется ничтоже! Ворог! Поверила тебе, а ты!

Голос Альдоны внезапно дрогнул. Ещё миг — и она бы расплакалась. Но, прикусив уста, она сдержалась и только ещё сильней насупила чело.

— Я не знал, что Лев хочет убить твоего брата. Это держали втайне от меня, — угрюмо обронил Низинич.

— Врёшь! — Альдона топнула ногой в жёлтом тимовом[160] сапожке. — Всё я о тебе сведала! И про то, как с другими отроками вместях ты в келью несчастного брата моего ворвался, и как бежали вы за ним по переходам и лестницам, и как... убили! — Тут княгиня не выдержала и, не в силах более говорить, умолкла.

— Скорблю вместе с тобой о князе Войшелге. Но я его не убивал. Стоял у стены, в келье. Потом да, бежал со всеми по переходу. Но не хотел, не хотел, чтобы убили брата твоего! — сам не зная зачем, понимая всю пустоту и ненужность своих слов, в отчаянии воскликнул Варлаам.

— Стоял, смотрел?! — По искусанным до крови устам Альдоны пробежала полная глубочайшего презрения усмешка. — Почему же не удержал своего князя от смертоубийства?! Ведаю: боярство из рук его, кровью забрызганных, получил! За боярство, стало быть, душу дьяволу продать ты готов?!

Варлаам, убитый её словами, сознавая всю справедливость её упрёков, рухнул в снег на колени.

— Прости! — почти беззвучно прошептал он. — Да, не удержал, не остановил. Да, получил боярство. Да, я слаб, я не пошёл против. Но я не лгал тебе, княгиня. Я искренне верил, что твоему брату ничего не грозит.

— Ну, хватит! — брезгливо поморщившись, недовольно изрекла Альдона. — Хоть до вечера на коленях тут ползай, не прощу тебя! И не поверю более болтовне твоей! Довольно! Эй, Мажейка! Приготовь вервь пеньковую! Повесьте сего злодея вон на том суку! — указала она рукавичкой на огромный толстый дуб на круче над рекой. — И поспешайте за нами вслед. Эй, возница! Трогай! Скачем в Холм!

Она резко повернулась и скрылась за дверью возка. Тройка рванула с места. Следом за возком вереницей поскакали, взрыхлив над шляхом снег, литовские кмети.

«Вот и всё, Варлаам Низинич! Окончена земная жизнь твоя! А может, так и должно было быть?! Каким же был я дураком, что служил этому Льву, что исполнял его порученья, не думая, зачем и что?! Но она?! Она зачем берёт на душу грех?!»

Это было последнее, о чём Варлаам успел подумать, прежде чем здоровенный литвин ухватил его за плечи, поднял и, больно толкая в спину, повёл к дубу.

Возле него ещё двое литвинов готовили виселицу.

Варлаам попытался отклониться в сторону от страшной петли, но великан, грязно выругавшись, сильно тряхнул его за плечо. Вместе с другим кметем они поволокли Варлаама к зловеще раскачивающейся на суку под порывами ветра верёвке.

«Ни тебе исповедника, ни молитвы перед смертью! Видно, велик мой грех! Господи, прости и сохрани душу мою!»

Что произошло дальше, он не понял. Великан-литвин с громким хрипом осел наземь. Калёная татарская стрела пробила ему шею навылет. Раздались какие-то громкие гортанные крики, Варлаам упал от резкого толчка в снег и увидел вдруг, что второй литвин, ведший его, дёргается в судорогах в петле. Дико ржут взмыленные кони, к дубу подлетают мунгальские всадники в кожаных доспехах. Перед Варлаамом возникает улыбающийся во весь рот Маучи в шапке-ерихонке с наушниками, нукеры помогают ему встать, заботливо отряхивают снег, он ошарашенно смотрит по сторонам и слышит:

— Твоя моя от смерти спас, теперь моя твоя спас! Твоя — моя брат, моя — твоя брат! Скачем в Киев, брат! Будешь гостем моим, брат!

И вот его уже осторожно, с почтением сажают на низкорослую степную кобылу, ему низко кланяются, его везут куда-то, он оглядывается в ту сторону, куда уехала Альдона, и