Бомаск - Роже Вайян

«Ничего не понимаю», — ответила она.

«Чего вы не понимаете?»

«Прежде всего не понимаю, что побудило вашу сестру пойти на этот шантаж?»

«Нет, постойте, — воскликнул я, — лучше скажите, что вы думаете о тех результатах, которых я в конечном счете добился?»

«Я должна поговорить с товарищами. Очень возможно, что профсоюзу придется выступить против… — она улыбнулась, — против „Рационализаторской операции Филиппа Летурно“, Лично я буду убеждать товарищей выступить против».

Я разволновался.

«А я-то так был уверен, что доставлю вам удовольствие!»

«Но почему, почему ваше семейство так упорно желает доставлять мне удовольствие?» — воскликнула она.

«Но, видите ли, ведь…»

«В каком цехе, — прервала она меня, — в каком цехе АПТО решило провести вашу „Рационализаторскую операцию“?»

«В Сотенном цехе» (так предложил Валерио, я забыл тебе об этом написать).

«Но ведь это самый большой наш цех!»

«Я как раз и указал на это отчиму, а он мне ответил, что в Клюзо на фабрике работает свыше тысячи человек и, следовательно, только одной десятой части всего количества рабочих придется „менять свои навыки“. А кроме того, они получат прибавку к заработной плате».

«А увольнения будут?»

«Отчим дал твердое обещание, что рабочих, которые окажутся лишними в Сотенном цехе, распределят по другим цехам. Никаких увольнений не будет».

«Мы по опыту знаем, чего стоят хозяйские обещания. Почти наверняка могу сказать, что профсоюз выступит против вашей „рационализации“».

«А я-то думал, что хорошо сделал…»

Должно быть, у меня была глупейшая физиономия, как и подобает простофиле. Пьеретта опять с любопытством поглядела на меня. Потом она стала мне разъяснять, почему при капиталистическом строе за увеличение производительности на предприятиях всегда расплачиваются рабочие. Кажется, речь шла об этом, но я, по правде говоря, не слушал и понял только (единственный мой вывод из ее слов), что в рабочем вопросе политика — дело чрезвычайно сложное и ее правила мне неизвестны. Получилось у меня так же, как при игре в бридж (ты ведь знаешь, какой я плохой игрок), я, видимо, допустил какую-то грубую ошибку, а воображал, что сделал блестящий ход.

Пока моя политическая деятельница читала мне лекцию, я размышлял и пришел к следующему выводу: Валерио и мама нарочно повернули дело так, чтобы я по-дурацки выставил свое требование, нарочно «запутали» меня, и все тут меня обманывали, даже ты. А Пьеретта Амабль меня презирает, и совершенно справедливо. У меня никогда не было хорошего «аллюра».

Выйдя замуж за твоего отца, мама попала в то общество, где вращается он, то есть в среду энглизированных французов (Валерио относится к англичанам с безоговорочным восхищением, так же как мама относится к американцам, хотя он и не выражает своих восторгов с таким откровенным бесстыдством, как она). Мама тотчас усвоила жаргон этих кругов. Когда мне было тринадцать лет, она каждый вечер твердила; «У вас плохой „аллюр“, придется вас „одернуть“». Это были выражения жокеев и лошадников, и когда я это узнал, то был уязвлен до глубины души. Я решил не поддаваться дрессировке и нарочно идти плохим «аллюром», как бы наездники меня ни одергивали.

«В общем и целом, — сказала мне Пьеретта Амабль, — будь вы настоящим хозяином, вы бы сразу поняли весь смысл этой операции. Но все равно, что бы вы ни утверждали, а в вас заговорил классовый инстинкт, и вы пришли к тем же результатам». (Не знаю, верно ли я передаю ее слова, — мне плохо даются термины политического бриджа, но grosso modo [12] смысл ее слов был точно такой.)

Пьеретта Амабль меня «одернула». У нее тоже повадки наездницы. Но впервые в жизни мне было приятно, что меня «одергивают». Может быть, я не такое уж безнадежно злое животное. Кстати сказать, для Пьеретты манеры наездницы куда естественнее, чем для мамы, — в маме все время чувствуется выскочка.

«А помните, что писал Сталин? — вдруг заявил я, пытаясь с честью выйти из положения. — Он писал, что надо уметь заключать компромиссные соглашения». (Я смутно помнил, что где-то читал это.)

«Нет, вы вовсе не компромиссное соглашение заключила — немедленно „одернула“ меня Пьеретта. — Вы по собственному своему почину повели этот торг, пошли на маклерскую сделку и заключили ее в духе подлейших буржуазных политиков. И вполне естественно, — вдруг заявила она, — что ваша мать вообразила, будто я состою у вас в любовницах».

Только тут я понял, зачем мама приезжала в воскресенье в Клюзо: она решила, что у меня связь с Пьереттой, и примчалась с целью выторговать наш разрыв.

Я был до того возмущен, разъярен, пристыжен и так бурно выражал свое негодование, что Пьеретта Амабль в конце концов сжалилась надо мной. Она простилась очень миролюбиво и на прощанье, поглядев мне в глаза, улыбнулась «почти нежной» улыбкой.

Вывод таков: к черту «Рационализаторскую операцию Филиппа Летурно». Играйте в бридж без меня. Выхожу из игры. Вернусь «к милым сердцу книгам», кои буду читать, растянувшись на раскладушке. А в те немногие часы, которые я провожу в служебном кабинете, восседая в подаренном тобой прекрасном кресле, обитом кожей мертворожденного теленка, милейший Нобле будет оберегать меня от вторжения непрошеных посетителей. Только вот беда — ни одна книга меня больше не интересует.

Желаю тебе объявить противнику «большой шлем».

Филипп.

Филипп Летурно Натали Эмполи

(Ответ на письмо II, посланное Натали Эмполи Филиппу Летурно до получения ею письма III.)

Клюзо, июнь 195… г.

Меня и в самом деле надули, дорогая Натали, хотя я еще как следует не понимаю, кто и с какой целью. А впрочем, наплевать мне на все. Но из моего письма, посланного третьего дня, ты, конечно, поняла, что моя «малютка коммунистка», как ты ее называешь, не даст себя сожрать.

Сейчас был у меня в кабинете инженер Таллагран, на которого возложено практическое проведение «РО» (так на фабричном жаргоне называют «Рационализаторскую операцию АПТО — Филиппа Летурно», и, по-моему, сокращенное название гораздо лучше). С того дня как я «работаю» на фабрике, он впервые удостоил меня визитом. До сих пор он выказывал мне непоколебимое презрение, как и подобает специалисту относиться к дилетанту, к избалованному бездельнику. А теперь он пришел спросить мое мнение относительно разработанного им проекта осуществления моего «смелого и замечательного плана» и т. д. Я хоть и не заглядывал в проект, принялся расхваливать «замечательную исполнительность и практический ум» Таллаграна и т. д. Теперь он держится тихоньким пай-мальчиком — вероятно, на него подействовали рассказы Нобле и сочетание моего имени с пресловутой «Рационализаторской операцией», «РО», и он вообразил, будто я пользуюсь известным влиянием в недоступной для него сфере, где решаются судьбы АПТО. Вот комедия!

Как не похожа на него Пьеретта Амабль! В прошлый раз, когда она меня распекала, я все смотрел на нее, и мне на ум приходила мысль, что она как отточенная шпага, как стальной клинок. По-моему, это самое верное сравнение. Некоторые люди созданы иначе, чем обыкновенные смертные, они на всем прочерчивают след, а сами неуязвимы. Я не слушал ее наставлений, а думал только о том, что она гордая. Первый раз в жизни встречаю гордую женщину. В тринадцать лет я записал в своем дневнике афоризм Шелли: «Из всех свойств человеческой души меня больше всего пленяет гордость».

И я все гадаю — почему она в то утро улыбнулась мне «почти нежной» улыбкой. В сущности, я сегодня весь поглощен этой загадкой и даже читать не могу.

Как славно раньше писали в конце письма: «Обнимаю тебя от всего сердца, дорогая сестра». Сегодня я полон нежности и тоже хочу кончить свое послание этими словами.

Обнимаю тебя от всего сердца, дорогая сестра.

Филипп.

P.S. …и желаю тебе мира душевного.

Натали Эмполи Филиппу Летурно

Сен-Тропез, июнь 195… г.

Милый братик! Счастливец, ты познаешь чистые волнения сердца! А я тут умираю от скуки и наверняка умру очень скоро. Ненавижу Сен-Тропез. Как погляжу на лоснящиеся от орехового масла тела первых «курортниц», (здесь так говорят); меня тошнит. Еще тошнит от запаха анисовки. Весь город пахнет анисовой водкой, как Париж по воскресеньям пахнет коньяком. Франция когда-нибудь преставится от чрезмерного употребления анисовой. Я к тому времени уже буду лежать в могиле, опившись виски. Так и кончится старая цивилизация, давшая миру Версальский дворец, АПТО и Пьеретту Амабль.

Надеюсь, твой роман идет успешно. Почему бы вам с Пьереттой не приехать ко мне провести свой отпуск? Я бы сняла виллу в каком-нибудь уединенном уголке, куда не доходит запах орехового масла и анисовой водки, а Бернарда была бы нашей домоправительницей. Она полна бешеной злобы оттого, что ей все не удается вырвать у меня подпись и заслужить тем самым вечную признательность твоей матушки. А мне весело — не получат они подписи!