Бомаск - Роже Вайян

Но прицепиться было не к чему. Тогда она спросила о ребенке Пьеретты. Издавна считалось классическим приемом воздействовать на одинокую мать щедротами в отношении ребенка, которого ей приходится растить без мужа. Словом, Эмили Эмполи, бывшая мадам Летурно, с легкостью и даже с некоторым удовольствием обращалась к хитроумным рецептам, проверенным на кухне предпринимателей, с которой она познакомилась двадцать лет назад. Однако оказалось, что ребенку только пять лет и живет он у дяди Пьеретты, зажиточного крестьянина.

— А работница она хорошая?

— Превосходная.

— Так что же вы не догадались сделать ее старшим мастером?

Это тоже был испытанный прием тонкой хозяйской стратегии.

— Мадам Амабль — особа, можно сказать, необыкновенная, — сказал Нобле и, подумав, добавил: — Полагаю, что в дальнейшем она не уступит Кювро.

Эмили тотчас подумала, что рабочий Кювро, который целых двадцать лет портил жизнь фабрикантам Летурно и в конце концов разорил их, лично ей оказал услугу, о чем он, понятно, и не подозревает. В 1924 году Кювро был руководителем большой забастовки, длившейся тринадцать недель и в результате упорной борьбы рабочих увенчавшейся их победой. Эмили Прива-Любас подбивала своего свекра Франсуа Летурно ни за что не уступать, а своего отца уговорила дать Летурно денег в долг для уплаты по срочным векселям. Долг так и не был возвращен, и, проникнув в эту лазейку, семейство Прива-Любас прибрало фабрику к рукам.

Все человеческие свойства: и порядочность, и непорядочность, и смелость, и трусость — мадам Эмили всегда умела повернуть к своей выгоде и называла себя за такое уменье «реалисткой». Она испытывала вполне искреннее и столь беспредельное презрение к людям, что порой удивляла даже Валерио Эмполи. Он тоже презирал людей, но от этого ему было грустно.

Прежде всего Эмили решила все-таки попробовать подкупить Пьеретту Амабль. Пусть она честная-расчестная, какой ее рисует Нобле, но попытаться все же не мешает. Ей всегда казалось, что Франсуа Летурно просто не сумел подойти к рабочему Кювро. А если «красная девчонка» устоит перед соблазнами, можно будет извлечь выгоду даже из ее неподкупности. Но первым делом надо на нее посмотреть. Мадам Эмполи доверяла только собственному суждению о людях и считала, что необходимо своими глазами взглянуть на тех, кого собираешься атаковать.

— Мне надо поговорить с этой женщиной, — сказала она Нобле. — Пошлите за ней.

— Если угодно, я могу вызвать ее завтра в контору, — ответил Нобле, но ко мне на дом она не пойдет. — И, помолчав, добавил: — Ни в коем случае! — Выразительно подчеркнутые слова «ни в коем случае» означали: «Даже если этого потребует мадам Прива-Любас-Эмполи, вдова Жоржа Летурно».

— Ну что ж, — сказала мадам Эмили. — Тогда я сама к ней пойду.

— Но ведь весь город об этом узнает. Разве вам подобает идти к простой работнице, ронять свое достоинство!

— О, мое посещение куда больше опорочит ее, нежели унизит меня, ответила мадам Эмили.

— Верно, — согласился Нобле, поразмыслив минутку.

Живость ума и сообразительность хозяйки привели его в восторг. Ну конечно, Пьеретте очень повредит, если к ней пожалует мать Филиппа: как бы потом Пьеретта ни объясняла это посещение, будут говорить, что она забеременела и мать ее соблазнителя пришла, чтобы добиться полюбовной сделки.

Мадам Эмили узнала у Нобле номер дома и квартиры Пьеретты и одна пешком направилась в рабочий поселок. Дорогой она решила: «Если эта девчонка в самом деле умна, увезу ее в Америку».

В ее глазах Пьеретте придавали цену тот страх и та ненависть, которые внушал фабрикантам Летурно рабочий Кювро: мадам Эмили уважала только силу характера. У нее была одна-единственная политическая доктрина собственного изобретения: коммунистов следует посадить на должности управляющих крупных предприятий; социалисты провалились в этой роли, по ее мнению, только потому, что они «тряпки». У этой «мадам Амабль», очевидно, есть характер. Можно будет отправить ее для обучения на одно из американских предприятий АПТО, а тем временем у Филиппа появится новая прихоть. Если девочка окажется понятливой, то, присмотревшись к ней, неплохо будет сделать ее своим личным секретарем. Мадам Эмили всегда мечтала обзавестись своего рода адъютантом, но ее помощница непременно должна была быть француженкой и похожей на нее самое, то есть толковой, уравновешенной, ограниченной и жестокой, как она сама. Лишь о таких вещах и позволяла себе мечтать мадам Эмили, по горло занятая неотложными делами. Очутившись в Клюзо, где развертывались когда-то ее первые сражения, она почувствовала, как в ней оживают эти давние мечты.

Мадам Эмили была убеждена, что Пьеретта Амабль извлекает выгоду из своего романа с Филиппом, но нисколько не сердилась на нее за это. Напротив, это говорило в пользу Пьеретты. Несомненно, девица решила «выйти в люди» и удачно принялась за дело.

Всю дорогу мадам Прива-Любас обдумывала свой план и сама восхищалась им. Уже много лет не предавалась она мечтам с таким увлечением.

Дверь в квартиру Пьеретты оказалась незапертой — ключ торчал в замке. Мадам Эмили постучалась и тотчас же вошла в комнату.

— Эмили Прива-Любас, — представилась она.

Пьеретта только что возвратилась домой. Она устало опустилась на стул и сидела у большого стола, заваленного папками с профсоюзными материалами. Перебирая в памяти события минувшего дня, она старалась разобраться в своих чувствах. Услышав фамилию посетительницы, она не сразу поняла, кто стоит перед ней, и, удивленно подняв брови, смотрела на гостью вопрошающим взглядом. Мадам Прива-Любас сочла такой взгляд в высшей степени дерзким и восхитилась Пьереттой. «В подобных обстоятельствах, — подумала она, — я посмотрела бы точно таким же взглядом».

— Господин Нобле только что говорил мне о вас, — заявила она, — и отзывался о вас с большой похвалой.

— Да?.. — рассеянно заметила Пьеретта.

Она пыталась угадать, кто же к ней пожаловал. Не мешает напомнить, что она не видела Филиппа после его поездки в Лион, что вообще она разговаривала с ним только один раз, в конторе фабрики, и что ей ничего не было известно о той странной сделке, которую Натали предложила мачехе.

Мадам Прива-Любас оглядела комнату и осталась довольна. Буфет, превращенный в канцелярский шкаф, папки с делами на столе, голые стены, единственным украшением которых был отрывной календарь «Альманаха для рабочих и крестьян», полное отсутствие женских безделушек — все это напоминало ей служебные кабинеты самых солидных лионских фирм.

«Прива-Любас?» — мысленно повторила Пьеретта. И вдруг она поняла: перед ней вдова Жоржа Летурно, вышедшая вторым браком за лионского финансиста, та самая особа, о которой ей говорил Миньо после своего посещения Филиппа.

— Что вам угодно? — холодно спросила она.

«Притворяется, будто не знает, какую комбинацию придумали Филипп и Натали», — с восхищением думала мадам Прива-Любас.

И только тут, вспомнив внезапно рассказы Миньо о семействе владельцев фабрики, Пьеретта поняла, что ее посетительница — мать Филиппа. «Ну разумеется, ведь она же вдова Жоржа Летурно. Как я устала — ничего не соображаю».

А мадам Прива-Любас тем временем разглядывала Пьеретту и нашла, что одета она бедно — в платье из бумажной материи, — но с безупречным вкусом. Прическа довольно стильная — волосы зачесаны назад и тяжелым узлом спускаются на шею. Мадам Прива-Любас любила принимать решения быстро, как она выражалась, «по-генеральски». Любопытно, что эта ардешская мещанка, учившаяся только в монастырской школе, совершенно не интересовавшаяся литературой: ни современными писателями, ни классиками, — прочла все опубликованные мемуары генералов, участников войны 1914–1918 годов. Если б она позволила себе иметь свое хобби, то им оказалась бы, конечно, Kriegspiel — «военная игра». И тут она без всякого вступления спросила у Пьеретты:

— Вы согласны поехать со мной в Америку?

Красавчику не хотелось идти домой. Медленным шагом брел он по набережной Желины. Ах, если б можно было перенестись вдруг к Пьеретте, побыть с Пьереттой. Ни о чем другом он не мог думать. Впервые в жизни он испытывал такое чувство, и оно казалось ему просто несравнимым с тем обыденным желанием, которое влекло его к стольким женщинам. На сердце у него было тяжело; он удивлялся, почему не проходит тоска, не понимал ее причины и знал только, что тут замешана Пьеретта.

На глаза ему попалась стоявшая у тротуара «альфа-ромео», и на минуту это отвлекло его от грустных переживаний. Он любил красивые машины и гордился тем, что самые прекрасные, по его мнению, автомобили были итальянских марок.

Роскошные автомобили редко заезжали в Клюзо. Кому принадлежала эта «альфа-ромео», Красавчик не знал. Он повертелся вокруг машины и, если б хватило смелости, с удовольствием поднял бы капот, чтоб еще разок полюбоваться на мотор этой марки — однажды он самым внимательным образом разглядывал его на выставке автомобилей в Милане.