В начале было кофе. Лингвомифы, речевые «ошибки» и другие поводы поломать копья в спорах о русском языке - Светлана Гурьянова

на «я» и «у»)[190]. А сохранившиеся (не в исходном виде, но все же) носовые гласные можно обнаружить сейчас в польском и кашубском языках и в некоторых говорах македонского и словенского.

Те, кто знает или слышал белорусский язык, наверняка обращали внимание на то, что в нем звук [ч] всегда твердый. При этом в древнерусском языке – предке русского, украинского и белорусского – [ч’] был мягким. Таким он остался и в русском, а в белорусском отвердел – опять же во всех словах, а не в избранных, удобных для подтверждения какой-то альтернативной этимологии.

Чтобы объяснить закон безысключительности звуковых изменений, я привела довольно простые примеры. Но чаще бывает так, что звуки трансформируются только в определенных местах: перед гласными, после какого-то одного звука, в первом предударном слоге и так далее. Изучение и описание этих изменений – кропотливая и сложная работа, которая немыслима без специального образования и изучения научных трудов.

В родственных языках могут происходить разные изменения одних и тех же звуков, поэтому такие языки оказываются связаны между собой регулярными фонетическими соответствиями. Например, английское th в родственных словах соответствует немецкому d: this – dies, then – dann, bathe – baden, both – beide, think – denken и так далее.

Получается, о родстве двух слов нужно судить не по их одинаковому звучанию (оно вполне может оказаться случайным), а по тому, насколько различия в их звучании можно описать с помощью уже открытых фонетических соответствий.

Хороший пример соответствий такого рода приводит лингвист Антон Сомин. В праславянском языке (предке всех славянских языков) был звук [р’] (мягкий «р», как в современном слове «рис»), который дал в русском языке [р’], в белорусском [р], в чешском [рж], а в польском [ж], поэтому русское слово «реки» соответствует белорусскому «рэкi», чешскому řeky ([ржэки]) и польскому rzeki ([жэки])[191]. Обратите внимание на польскую орфографию, сохранившую когда-то присутствовавший в слове звук [р], который уже утрачен.

Такое соответствие звуков прослеживается во всех словах-наследниках праславянского (если не вмешивается какое-нибудь дополнительное правило). Например, посмотрим на перевод слова «дерево»: мы увидим в белорусском «дрэва», в чешском dřevo [држэво] (хотя в современном чешском слово имеет уже значение «древесина»), в польском drzewo [джэво]. А в поздних заимствованиях из иностранных языков это соответствие наблюдаться уже не будет: сравните русское «реклама» и белорусское «рэклама», но чешское и польское reklama.

Но лингвофрик не утруждает себя изучением звуковых изменений и регулярных фонетических соответствий. Он знает лишь, что слова могут меняться, причем существенно, и интерпретирует это свойство так: любой звук может трансформироваться как угодно по воле фантазии автора.

Академик Андрей Анатольевич Зализняк, один из лучших лингвистов нашего времени, боровшийся с любительским языкознанием, в лекции «О профессиональной и любительской лингвистике»[192] (которую, будь моя воля, я бы перепечатала здесь полностью – но вынуждена просто предложить ее прослушать или прочесть в интернете) сказал очень точно:

«Ясно, что при таких безбрежных степенях свободы у любителя нет никаких препятствий к тому, чтобы сравнивать (и отождествлять) практически что угодно с чем угодно – скажем, пилот и полет, саван и зипун, сатир и задира и так далее до бесконечности.

Лингвист-любитель катастрофически не замечает того, что его способы действия позволяют дать не только то решение, которое он предлагает, но и множество других, его совершенно не устраивающих, но столь же допустимых с точки зрения его методики. Никакого ответа на вопрос, почему он выбрал именно это решение среди десятков возможных, кроме “я так вижу” или “это я угадал”, он дать не может».

4) Считают, что согласные важны, а гласные – нет.

Этот принцип лингвофрики объясняют тем, что существуют системы письменности, где при записи слов используются только согласные (или преимущественно согласные): например, так устроена письменность финикийского языка, арабского, иврита. Но, во-первых, славянская письменность такой не была никогда: во всех, даже в древних, памятниках славянской письменности гласные писались во всех словах, за исключением некоторых сокращений сакральных понятий. Тот, кто утверждает обратное, никогда не вчитывался в древнерусские памятники письменности, ведь среди них нет ни одного, в котором последовательно пропускались бы гласные буквы. Во-вторых, письменность – вещь вторичная. Даже если гласные не пишутся, они все равно произносятся и никуда не исчезают.

В действительности гласные – такие же важные звуки, как и согласные. Да, гласные часто подвержены бо́льшим трансформациям, чем согласные, но трансформации эти точно так же происходят по строгим и регулярным законам.

Пример очень заметного (и, конечно же, последовательного) звукового изменения из истории русского языка – процесс так называемого падения редуцированных[193].

Вы задумывались, почему выпадает гласный корня в словах «рот-рта», «сон-сна», «пень-пня», «день-дня»? Именно из-за него – из-за падения редуцированных.

Сейчас в русском алфавите есть две занятные буквы, которые не обозначают звуков: речь, конечно же, о твердом и мягком знаке («ъ» и «ь»). Но примерно до XI–XII века все было иначе:

и  обозначали реальные гласные, и были они сверхкраткими (или, если более научно, редуцированными). Вероятно, они звучали примерно так, как мы теперь в беглой речи произносим гласные первого слога в словах вроде «паровоз» и «снеговик».

Но около XI века произошло то самое падение (исчезновение) редуцированных. В каких-то позициях

и  удлинились до гласных [о] и [э] – например, под ударением. А в других позициях редуцированные просто утратились – в частности, на концах слов и в безударной позиции перед слогами с обычными гласными.

Те самые слова «рот», «сон», «пень», «день» записывались в ранних памятниках древнерусской письменности так:

. Здесь, в именительном падеже, редуцированные в корне стали обычными гласными, так как стояли под ударением, – а на конце слова они утратились. В родительном же падеже –  – редуцированный корня оказался в безударной позиции перед слогом с обычным гласным, поэтому и утратился. Из-за этого и возникли так называемые беглые гласные в словах типа «рот-рта».

А вот в существительных вроде «нос-но́са», «конь-коня́» или «лес-ле́са», «село-села́» никакого выпадения гласного в корне нет, потому что и редуцированного там не было. Эти слова писались так:

– и произносились соответствующе.

Утратились редуцированные и на конце слов. И если

там хотя бы продолжил обозначать мягкость предшествующего согласного, то