Предать нельзя Любить (СИ) - Лина Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не знаю, — мотает головой и закусывает губу.
— Что было дальше?
— Дальше мы… с тобой начали встречаться, и я отказалась помогать. Единственное, что я совершила — взяла эти прокля́тые копии.
— Блядь. Зачем?
— Не знаю, — рявкает сипло. — Увидела тогда фотографию якобы с твоей женой и всё как в тумане. Вот такая я плохая!
— Как эта папка попала к отцу?
— Без понятия. Документы пропали из моей квартиры, — на секунду замирает, словно вспоминает или думает.
— А твой братец, который и не братец вовсе? — выплёвываю с ненавистью.
— Тёма, — облизывает пересохшие губы. — Мы с ним тоже с детского дома.
— И у вас никогда ничего не было?
— Мы встречались с тех пор, как он пришёл из армии.
— Пиздец.
— Я не изменяла тебе, — враждебно затыка́ет меня. — Никогда.
Не знаю, что заставляет меня поверить ей. Широко распахнутые, доверчивые глаза или в целом, понимание что не такая она… Не смогла бы.
Я ведь всё видел.
Что опыта у неё нет. И, вообще, нутром чувствовал искренность. Отсюда и папка эта в руках отца произвела на меня такое впечатление.
Разрыв аорты.
Злость внутри спалила разум. Думать объективно был не в состоянии.
Малыш на время успокаивается. Дремлет, вздрагивая. Такая горячая, что даже не касаясь, ощущаю исходящий от неё жар.
Дышит опасно. Прерывисто.
Жду, когда температура спадёт, а она наконец-то погрузится в сон, но минут через двадцать Арина снова открывает глаза.
— Мне плохо, — шепчет болезненно.
— Я вызову скорую, — говорю обеспокоенно, поднимаясь.
— Не-ет, — округляет глаза от страха, и сама берётся за мою руку. — Полежи ещё. Со мной.
Я молча киваю.
— Как ты мог? — спрашивает обиженно, как дитя. — Так быстро нашёл мне замену.
Увожу виноватый взгляд и медленно подыхаю.
— Мне больно, — выдыхает тихо. — Мне так больно, Арс.
Хочу дотянуться до её щеки, чтобы смахнуть хрустальную слезинку, но Малыш отстраняется, словно напоминая, что не желает моих прикосновений. Вообще, больше в них не нуждается.
Убираю руку, сокращаю расстояние между нами и максимально бережно сдуваю прозрачную каплю с бледного лица. Окидываю взглядом пухлые розовые губы, крошечный носик и наполненные болью, стеклянные глаза.
— Я жить не хочу, — продолжает Арина шептать в полубреду. — Хочу умереть, — всхлипывает. — Не смогу дальше.
Понимаю, что бредит в лихорадке, но от этого не легче.
— Дурочка, — осекаю нежно, ещё раз дую на лицо. Это единственный контакт, который мне доступен. — Всё наладится. Впереди чудесная жизнь.
— Не хочу, не хочу, не хочу.
Мне казалось, что хуже быть уже не может. Что от сердца давно ничего не осталось, но Арина Плевако с точностью отыскивает его жалкие останки и режет их на куски. Добивает последнее.
Когда она немного успокаивается, поднимаюсь и плетусь в ванную. Там долго пялюсь в зеркало на свою опухшую рожу, уперев ладони в стену.
Аналитический склад ума заставляет разбирать по этапам собственные поступки и произошедшие события. Какими бы они ни были абсурдными.
Как человек организованный, я часто с искренним непониманием относился к доверителям, которые даже в зале судебных заседаний не могли оставаться спокойными. Ругались с ответной стороной, эмоционировали, вели себя безобразно, не стесняясь судей и их помощников.
Для меня это всегда было чем-то вроде проявления неадекватности.
Как так не можешь себя сдержать? Ты ведь человек разумный?!
Сам же попал в ту же ловушку и наворотил такой херни, что вовек не разгрести.
Не простит. Не сможет.
Жить не хочет. Из-за меня.
Когда картина, отражающаяся в зеркале, становится до такой степени омерзительной, что нет больше сил, снова ведусь на беспросветную внутреннюю боль и со всего размаха луплю по стеклу, раздирая кулак в мясо.
Парадоксально, но становится легче.
Снова отправляюсь на кухню, где наспех заматываю руку и вызываю скорую. А вернувшись в спальню, пытаюсь разбудить Арину, но она никак не реагирует.
Глава 34. Арсений
В больничном коридоре пустынно и темно.
Кушетка, на которую я уселся, поскрипывает и этим действует на нервы. Светящаяся табличка с надписью «Реанимационный блок» безжалостно лупит по глазам.
Где-то там, за тонкими стенами мой Малыш.
Пока дожидался скорую помощь, успел спуститься на второй этаж к Елене Степановне, чтобы отыскать в вещах Арины документы. Женщина охала, плакала и судорожно разводила руками. Рассказывала, как лечила и отправляла в больницу, на эта упрямица только кивала.
Параллельно тут же набрал Глебу.
На часах к тому времени было уже глубоко за полночь. Несмотря на это, Громов ответил незамедлительно, совершил пару звонков и договорился с главврачом единственной нормальной частной клиники в городе, куда нас в итоге и приняли.
Вернувшись в квартиру, оставил входную дверь открытой и отправился в спальню. Прилёг рядом с Ари.
Тогда она ещё периодически приходила в себя, но больше бессознательно. Что-то шептала, плакала.
Так и лежал… поглаживал горячую, шелковистую кожу и отчаянно вспоминал все молитвы, которые рваными обрывками остались в памяти ещё с детства.
В тот момент точно осознал.
Пусть не прощает. Пусть злится. Ненавидит.
По хрену.
Только живёт. Потому что, если не справится, не выкарабкается — сам сдохну.
Уже сейчас, когда Арина наконец-то под присмотром врачей, становится немного легче. Потираю переносицу пальцами и прикрываю глаза, тело гудит от напряжения. Правый кулак, разодранный в мясо, ломит и требует внимания, но я стараюсь об этом не думать.
В голове ни единой мысли, кроме как о ней.
Ни одной, блд.
Чем я жил последние недели? Какие дела вёл? Чем занимался? Кто был рядом?
Полный ноль. Штиль. И одиночество.
До тех пор… пока не увидел подписанные от руки ячейки в аптечке на собственной кухне, вообще не подозревал, как много в моей жизни одиночества.
Слева раздаются шаркающие шаги.
Дёрнувшись, уставляюсь вправо и слежу за тем, как ко мне приближается Луневич. В спортивном костюме и тапках даже не сразу его узнал.
Подойдя, останавливается и медленно озирается по сторонам.
Кушетка в коридоре одна. Моя.
Кивает на неё, глядя мне в глаза, и ждёт.
Стискиваю зубы, но к краю пододвигаюсь.
— Сидишь, коллега? — спрашивает Виктор, размещаясь рядом. — Сиди-сиди, — ядовито произносит и заваливается на выкрашенную в светло-серый цвет стену.
— По-твоему это смешно? — сжимаю кулаки, вре́зать по холеной морде желание нестерпимое.
— Угомонись, Арсений, — с предостережением произносит. — Не время и не место. Всё потом.
Мрачно осматриваю мертвенно-бледный вид своего заклятого врага и отступившись, снова упираю голову в ладони. Он прав, черт возьми.
— Как ты узнал? — спрашиваю хрипло.
— Медсестра сказала. Я давно здесь нахожусь и Аришку все знают. Общительная
