Невидимая Россия - Василий Алексеев

На вокзале было так много народу, что протолкаться к кассе казалось невозможным. На всех скамьях и на полу, выложенном желтым кафелем, лежали и сидели плохо одетые озлобленные люди. Женщины кормили грудных детей, мужчины курили махорку. Всё время приходилось лавировать между серыми мешками и деревянными сундуками.

Простояв два часа в очереди, Григорий с трудом пробрался к кассе. Охрипший злой кассир, мельком взглянув на литер, сказал, что билетов третьего класса уже нет.

— А сколько стоит второй? — с отчаянием спросил Григорий. Для покупки билета второго класса надо было потратить почти все деньги. Григорий, не колеблясь, заплатил и протиснулся на перрон. Слава Богу, уеду, — подумал он с облегчением.

Кондуктор открыл купе, щелкнув ключом. Мягкие сидения, слабый свет маленькой лампы. В купе никого. Непривычная тишина и комфорт.

Григорий сел. На душе было тихо, слабость медленно охватывала тело..

На перроне послышались крики и свистки, заглушённые окном и дверью. Паровоз густо рявкнул, вагон вздрогнул и тени медленно поползли по стеклу. Григорий вышел в коридор и стал к окну.

Поезд набирал скорость, колеса ритмично, успокаивающе стучали. С высокой насыпи были видны крыши полутемного притаившегося городка. Скоро крыши кончились, замелькали лапы еловых веток и из-за редкого придорожного перелеска засветились далекие мигающие огоньки лагеря.

Григорий болезненно вздрогнул. Наверно, поужинали и готовятся ко сну. — Сколько он видел этих лагерей за пять лет, сколько нашлось и исчезло новых друзей и единомышленников!

Огоньки погасли в густой темноте сплошного леса. Григорий вернулся в пустое купе и лег, не раздеваясь, на непривычно мягкие пружины сидения. Тепло и рокот колес ласково убаюкивали. Как хорошо, что завтра не надо идти на работы! — подумал Григорий засыпая.

Дверь щелкнула и хриплый голос где-то совсем близко произнес: «Этот!». Свет карманного фонаря ослепил глаза. Григорий сел и не мог понять, где он и что с ним происходит.

— Ваши документы!

Из-за снопа света туманно вырисовывались две фуражки войск НКВД.

Григорий нашел в бумажнике белый клочок заветного документа и с невольной дрожью передал свое сокровище вошедшим. Прошло несколько томительных мгновений.

Григорий окончательно разглядел, что в купе находятся два чекиста и проводник. Чекисты молча прочли справку об освобождении, медленно, как бы с сожалением, вернули ее Григорию и вышли. Григорий остался в своем углу разбитый и усталый. Посидел… потом лег и не сразу, с трудом, заснул беспокойным сном.

В Ленинграде Григорий сменил второй класс на третий. — Завтра утром увижу Москву и это не сон! — думал он, — даже страшно! Там и Алексей где-то близко, на канале Москва-Волга, Леночка… О матери Григорий почему-то вспомнил в последнюю очередь. У Леночкииой подруги Нины уже годовалый ребенок, а ведь была совсем девочка! — Григорий вспомнил худенькую, почти детскую фигурку большеглазой Ниночки. Прямо-таки трудно поверить. Интересно, какие изменения в психологии советской молодежи произошли за годы первой пятилетки. Легче будет среди них работать или труднее?

В купе вошел молодой человек и солидно сел напротив. Григорий с интересом стал его разглядывать.

Незаметно стремления замаскироваться под пролетариат, белый воротничок, галстух… Комсомольская молодежь еще в 27 году на это косилась.

Молодой человек достал «Известия» и стал их просматривать, шелестя бумагой. Быстро пробежал первые страницы и застрял на шахматном отделе. Григорию хотелось заговорить с молодым человеком, но он боялся себя выдать даже в поезде и поэтому сдержался.

Прошел уже час, как в окнах промелькнули последние огни ленинградских предместий. Вагон был плацкартный. Соседи подняли средние полки и каждый занял свое место. Молодой человек напротив достал из чемодана резиновую надувную подушечку, снял пальто, расстелил одеяло и лег. В проходе появилась стройная белокурая девушка.

— У вас нет свободных мест? — спросила она взволнованно.

— Совсем свободных нет, но я не собираюсь спать — можете садиться на мою лавку.

— Я обязана быть завтра в Москве на комсомольском съезде, билетов уже не было. Я села на ура с перонным билетом — пускай штрафуют, но зато я приеду во-время.

— Садитесь, может быть, контроль вас не заметит, — сказал Григорий, отодвигаясь в самый угол.

Девушка сняла легкое осеннее пальто и села, оставшись в сером элегантном костюме. Григорий вспомнил комсомолок в своем техникуме: неопрятных, плохо одетых, в дешевых красных платках на голове. Да, по крайней мере, внешне молодежь изменилась. Девушка в свою очередь с интересом посмотрела на Григория.

— Вы, наверно, работаете, на каком-нибудь ударном строительстве?

— Да, работал и возвращаюсь домой.

— В Москву?…

— В Москву, — ответил Григорий и подумал: не худо бы, в самом деле, ехать не из концлагеря, а с гражданского строительства.

— Я постараюсь скорее кончить институт и тоже поеду в провинцию на стройку, — с увлечением сказала девушка.

Хорошо, если сама поедешь, а не повезут за решёткой, — подумал Григорий и спросил, в каком институте она учится.

— Я — химик, — с гордостью ответила комсомолка.

— Я на вашем месте постарался бы всё же устроиться в столице. На стройках в провинции не всё так хорошо, как вы, может быть, думаете, — многозначительно сказал Григорий. Интересно, знает ли она о массовом применении рабского труда при выполнении пятилетнего плана?

Девушка села с ногами на скамейку, обняла колени руками и возмущенно посмотрела на Григория.

— Я хочу работать для социализма, а не искать тепленькое местечко в столице, — отрезала она.

— Это очень похвально, — улыбнулся Григорий. — Я вот уже проработал в провинции четыре года и всё-таки должен сказать, что в столице лучше.

Взгляд зеленоватых глаз смягчился.

— Это очень хорошо, что вы энтузиаст строительства, только я не могу понять, почему у вас такие капитулянтские настроения.

— Знаете, у нас на строительстве работало довольно много принудработников, — осторожно начал Григорий.

— Ну, и что же из этого, — сразу перебила девушка. — Очень хорошо, что у нас государство исправляет преступников, заставляя их трудиться. На царской каторге людей только мучили, у нас на Беломорском канале преступники буквально были перекованы, построили прекрасное сооружение и теперь влились в семью трудящихся.

Григорий вспомнил тени умирающих урок в лазарете, целые вымершие этапы, вспомнил, что ему рассказывали про условия труда на глубокой выемке канала, когда умерших прямо на работе, от истощения, вывозили из котлована на тачках, вспомнил и ничего не ответил. Разговор принимал явно опасный оборот. — Как я всё-таки изменился, — подумал Григорий, — сам такой же дурак когда-то был. Заставить бы ее перековаться, да потом попробовать влиться в семью трудящихся с волчьим паспортом судимости.

Девушка не поняла его молчания и продолжала: Кроме того, у нас на самых трудных участках работают комсомольцы-добровольцы, не уступая никому этой чести.

Она, в самом деле, ничего не знает, — решил Григорий, — кроме того, непрочь пококетничать и, повидимому, привыкла командовать. А в общем — девушка неплохая.

В этот момент в вагон вошел контролер в сопровождении кондуктора.

— Граждане, приготовьте билеты! — громко скомандовал кондуктор, быстро проходя к противоположной двери. Девушка заволновалась.

— Я, товарищ кондуктор, еду на съезд актива московского комсомола. Вот мой мандат. Билетов не было, я села без билета. Я готова заплатить штраф.

— Хорошо штраф, гражданка, но ведь это вагон плацкартный, все места заняты, — строго ответил контролер, не обращая внимания на мандаты.

— Я спать не буду, на моей лавке места много, — вмешался Григорий.

— Идите с нами, гражданка, — сказал контролер, — надо поговорить с главным кондуктором.

Девушка встала, быстры движением накинула на худые плечи пальто, дружески кивнула Григорию, пошла за контролером и через несколько минут вернулась назад.

— Отпустили, — шепнула она довольным голосом, садясь на прежнее место.

— Вы можете лечь, я постою, посмотрю в окно, — сказал Григорий. — Что если ей сказать, что я только что освободился после отбытия наказания за участие в контрреволюционной группировке. Она, наверно, уверена, что все контрреволюционеры либо осколки отечественного капитализма, либо наемники иностранных империалистов.

— Мне хватит моего угла, — гордо ответила девушка. Сняла туфли, накрыла колени пальто и прислонила русую голову к стенке вагона.

Григорий встал и пошел к окну. Поезд шел через лес, но деревья не имели нахмуренного зловещего вида таежных северных лесов: на них лежала печать цивилизации. Из трубы паровоза вылетали искры, ветер подхватывал их вместе с клубами дыма и относил в сторону, они взвивались, кружились и тухли, поглощаемые темнотой.