Главная роль 7 (СИ) - Смолин Павел

И вот так всегда — даже самая простая инициатива тонет в замечаниях, уточнениях и красивых выступлениях «ни о чем», призванных исключительно для того, чтобы оратор мог высказаться с высокой трибуны, ощутив собственную значимость.

— Прошу высказаться депутата от Тульской губернии, Максима Андреевича Липина, — дал слово одному из недовольных изменением терминологии депутатов спикер.

Упитанный — а я ведь его в начале карьеры помню, тощий был — лоснящийся благополучием бакенбардистый и упакованный в дорогой костюм курчавый мужик вальяжно прошествовал к трибуне и принялся вещать:

— При кажущейся простоте обсуждаемой проблемы, она отнюдь непроста, дамы и господа! За словом «жалование» лежит, без всякого преувеличения, многовековая традиция! Жалованием, да будет мне позволено напомнить, жалуют, сиречь оценивают полезность подданного Империи.

Ой как все плохо!

— С учетом мною озвученной истины, переименование «жалования» в «заработную плату» в известной степени является опрометчивым, ибо подменяется самый смысл сего! «Жалует» не пустое пространство, а сама Империя через служителей своих, что придает процессу известную долю сакральности. «Заработная плата» в этом так сказать разрезе выхолащивает сакральность и даже — рискну назвать это так — божественность воздаяния человеку за труды его. Это что же получается? Уже не «жалуют» его со всею старательностью и объективностью, а сам он, прости-Господи, — почти весь Парламент перекрестился вслед за гражданином Липиным. — Зарабатывает? Этак никакого уважения в обществе не останется, и каждый станет мнить себя не подданным Российской короны, а себе на уме!

Зубы ноют, или это мне кажется? Те еще «думы» в этой Думе думают!

Пачка депутатов зааплодировала, согласившись с оратором в способности замены терминологии подорвать к чертям собачьим порядок на одной пятой части земной тверди.

— Оппонировать будет депутат от Иркутской губернии, Илларион Венедиктович Федоров, — передал слово другому оратору спикер.

По проходу, шаркая сапогами и опираясь на трость, прошлепал седобородый и лысый дедушка в потертом сюртуке. Добравшись до трибуны, он ловко прихлопнул сидящую на кафедре муху, удовлетворенно кивнул, вытер руку замызганным платком, откашлялся и голосом, шуршащим как пресловутая бумага, начал:

— Батя мой, Венедикт, традиции шибко уважал. Крепкий мужик был, на земле прочно стоял, сомов о три пуда одною рукою выуживал.

— Давайте по существу, Илларион Венедиктович, — попросил спикер.

— По существу и есть! — погрозил оратор клюкой. — Воду в ступе толочь не обучен. Так вот, батька мой окромя традиций мало о чем думал, через что епитимьи да ущемления от попа нашего претерпевал. Язычество да мракобесие — они, ежели дозволено мне на этот прискорбный факт указать, також традиции из тьмы веков тянущиеся аки репей на хвосте у дворняги — и толку с них никакого, и отцепить сложно. Так мой батя всю жизнь и верил тайком в водяных, кикимор да леших. И меня тому же учил, чтобы, значит, також от попа нашего ущемления да епитимьи принимал. По грибы в лес идешь — гостинца лешему припаси, не то ни в жизнь не вернешься. Да только я-то с измальца гостинцы сам съедал, лешему окромя скабрезностей ничего не говорил, и ныне перед вами стою целехонек. Не всякая традиция стоит того, чтобы за нее держаться!

Большая часть собравшихся проводила деда аплодисментами.

— Выношу вопрос на голосование, — предпринял попытку свернуть обсуждение такой мелкой фигни спикер. — Прошу поднять зеленый флаг тех, кто выступает за принятие законопроекта?

Где-то треть. Горько вздохнув, спикер попросил поднять флаги красные, символизирующие «против». Снова где-то треть. «Воздерживаются» у нас здесь флажком белым. Правильно — треть.

— Придется продолжить обсуждение, — смирился спикер.

— Могу ли я высказаться? — не выдержал я.

Нормально, входы и выходы уже успели оцепить, следователи и группы захвата со всеми потребными бумагами и ордерами прибыли, значит можно начинать действовать.

— Слово предоставляется Его Императорскому Величеству Георгию! — обрадовался спикер, который за прошедшие годы прямо устал поддерживать дисциплину и хоть какой-то порядок в Парламенте.

И не он один — уже восемь штук сменить успелось, наполовину по состоянию здоровья, а вторую «сняли» сами депутаты единогласно: обижались, что на них орут и порой взывают к тишине армейским способом — выстрелом из револьвера в потолок. А как еще, если вы тут вместо работы воздух сотрясаете?

Медленно, чтобы понагнетать саспенс, я покинул ложу, прошелся по коридору и открыл дверь в зал заседаний — караульные уже свалили пить за мое здоровье, бросив Парламент на произвол судьбы. Отдыхайте, мужики — заслужили: такое отборное словоблудие днями напролет слушать банально вредно для психики.

Взойдя на трибуну, я кивнул в ответ на отвешенный депутатами коллективный поклон, подождал пока они усядутся, навис над кафедрой, опершись на нее руками и грозно начал душить демократию во вверенной мне Господом державе:

— Многоуважаемые дамы и господа, я решительным образом разочарован!

Депутаты послушно вжали головы в плечи.

— Но мое разочарование — ничто в сравнении с тем, насколько подданные Российской Империи за прошедшие годы разуверились в способности Парламента хоть как-то повлиять на их жизнь в позитивном ключе.

Почти слышно, как капли ледяного пота сливаются в реки под пиджаками уважаемых депутатов и журчат по спинам, огибая выступившие мурашки.

— Вам, многоуважаемые дамы и господа, была дана беспрецедентная в нашей истории историческая возможность: делом и личным примером доказать, что демократия на наших землях способна послужить народу — именно об этом я говорил в первую нашу с вами встречу. Безусловно, торить тропу — дело нелегкое. И я, и народ это прекрасно понимаем. Ошибаться во время нового, неведомого дела можно — за это никто не осудит, и посему на многое я закрывал глаза. «Научатся» — думал я. «Со временем устаканится» — думал я. «Бывает же от Парламента и польза» — думал я. Расскажу историю — двенадцать дней назад я инкогнито посетил одну из столичных бань. Не те, в которые вы, многоуважаемые депутаты, изволите ходить, уплачивая за отдельные нумера пять целковых, а в общественную — ту, где за вход рабочий люд платит копейку.

До меня «билет» в такую стоил пять копеек, а самих бань было не так уж и много. Теперь бань хватает, и я дотирую их из бюджета, что прямо сказалось на снижении уровня заболеваний и распространенности вшей.

— Засев в темном углу парной и иногда выбираясь окунуться в бадью со студеной водою, я добрые два часа слушал мужиков. Многое они обсуждали — и работодателей, и погоды, и жен-деток своих. Обсуждали и политику. Послушал я, намотал на ус, и теперь хочу задать вам, многоуважаемые дамы и господа, сидящие по левую руку от центрального прохода: знаете ли вы о том, что Государственную Думу иначе как «Государственною Дурою» в народе и не называют?

Сидящие справа от прохода — Совет Империи — издевательски грохнули. «Думцы» отчаянно покраснели, но перечить и отнекиваться не посмели. Рано смеетесь, «советнички». Я протянул руку за спину, Остап вложил в нее револьвер, и я не без удовольствия прибег к «армейскому способу» установления тишины.

Смех как рукой смело, а мне даже почти не пришлось прогонять клубы дыма — бездымный порох-то, очень качественный и отечественный.

— Чего ржете, многоуважаемые господа? — спросил я «советников». — Вот вы, к примеру, Василий Петрович, — ткнул пальцем (пусть скажет спасибо, что не револьвером) в сидящего на втором ряду дородного бородача. — Вас, если память меня не подводит, губерния ваша сюда отрядила интересы ее блюсти, а ваш брат родной тем временем, по деревням и весям колесил, людей стращал да вымогательству подвергал под понятными угрозами — брат его, мол, аж в Совете Империи ныне заседает. Долго мужики терпели, да на прошлой неделе терпение кончилось. Под судом теперь Геннадий Петрович, а источники происхождения львиной доли ваших средств в ходе проверки были признаны в высшей степени подозрительными. Прошу вас пройти в ту дверь, — указал. — Товарищи из компетентных органов проводят вас, как говорится, «до выяснения».