Глубокие воды - Патриция Хайсмит

Глядя на нее, Вик понимал, что совершенно не знает, каких действий или слов от нее ожидать, и с внезапным отвращением осознал, что выражение его лица – чуть приподнятые брови, пристальный невозмутимый взгляд, равнодушно сомкнутые губы – фальшиво и омерзительно. Его лицо было маской, а у Мелинды – нет, хотя бы в это мгновение. Вик попытался улыбнуться. Но и это получилось неискренне.

Мелинда отвела глаза, шевельнулась, и ощущение исчезло.

Ночью, прежде чем уснуть, Вик вспоминал разговор с Хорасом, убеждая себя в том, что сказал все как надо: если выяснится, что Карпентер – детектив, Вик заявит, что сразу это понял, но ничуть не взволновался, чем продемонстрирует исключительно галантное отношение к Мелинде, которая наняла детектива для слежки за мужем. А если Карпентер все-таки не детектив, то Вик не выставит себя дураком, строя предположения об обратном. Вдобавок теперь пиджак Карпентера больше не топорщился. Правда, не очень понятно, чем объяснить две или три сотни долларов, снятые с банковского счета ван Алленов. Видимо, Мелинда оплачивала услуги Карпентера постепенно.

Вик засыпал, а в нем исподволь нарастала неприязнь к Мелинде, будто в него вселился злобный дух и сдавил борцовским захватом. Эта неприязнь овладевала им с неумолимой силой привычки, как обыкновение засыпать, лежа на спине, – и, прежде чем забыться сном, Вик отчетливо осознал ее появление и позволил ей скользнуть по краешку рассудка, словно мимолетной дремотной мысли. В его уме Мелинда обрела ярлык «Мой враг» – да, она его враг, и нет никакого резона воображать, что все изменится. Злобный дух неприязни отыскал удобное местечко в душе Вика и вцепился крепкой хваткой. Вик немного поворочался и уснул.

15

После ужина в честь дня рождения Мелинды Гарольд Карпентер резко изменил тактику. Он стал чаще видеться с Мелиндой наедине и реже – с ними обоими. За три или четыре дня после ужина Мелинда дважды встречалась с Гарольдом и не преминула рассказать об этом Вику, который не проявил к этому ни малейшего интереса.

– Мне безразлично, видишься ли ты с ним где-нибудь, – сказал он и добавил: – Но не смей приглашать его к нам в дом.

Мелинда ошеломленно уставилась на него:

– А в чем дело?

– Он мне не нравится, – резко сказал Вик, возвращаясь к вечерней газете.

– С каких это пор он тебе не нравится? Я думала, он показался тебе очень интересным.

– Да. Очень интересным, – ответил Вик.

Несколько мгновений он вслушивался в ее молчание. Она стояла у дивана, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Она стала носить туфли на высоком каблуке (у нее было несколько пар), потому что мистер Карпентер был высокого роста.

– И с каких пор ты решаешь, кого мне к нам приглашать, а кого нет? – напряженно спросила Мелинда, стараясь понять, что с ним.

– Вот с этих самых пор. Он мне не нравится. Извини, но я не хочу это обсуждать. Встречайтесь у него дома или еще где-нибудь. Он же недолго здесь пробудет, правда?

– Да, недолго. Недели две.

Вик улыбнулся в газету, потом повернул улыбающееся лицо к Мелинде и подумал: «Еще две недели на моем содержании». Он с трудом сдержал себя и исключительно из вредности не заявил, что прекрасно знает, кто именно получает его деньги.

– Что ж, нам всем будет его недоставать, правда?

– Вряд ли нам всем, – съязвила Мелинда.

– Ну, скоро появится другой, – сказал он и почувствовал, что она свирепеет.

Она закурила и бросила зажигалку на диван.

– Ты сегодня в прекрасном настроении! Весь из себя такой радушный, любезный, учтивый… Все те качества, которые ты вечно выставляешь напоказ.

– Я никогда не выставляю их напоказ. – Он взглянул на Мелинду, заметил ее испуг. – Ох, извини, пожалуйста. Я ничего не имею против мистера Карпентера. Он очень милый. Очень приятный молодой человек.

– А по твоему тону не скажешь.

– Да? Ну прости. – Вик невольно улыбнулся, чувствуя, что в его голосе смешались ласковое участие и откровенная неприязнь. – Считай, я этого не говорил. А что у нас на ужин?

– Обещай, что не станешь грубить, если мне захочется позвать его в гости.

Вик сглотнул. Дело не в Мелинде и не в мистере Карпентере. Дело в принципе. Губы Вика невольно сложились в привычную улыбку.

– Да, конечно, зови его в гости. Прости, я погорячился. – Он подождал. – Когда бы ты хотела его пригласить? Может, на ужин?

– Не ерничай! – Мелинда нервно теребила нитку, туго наматывая ее на палец.

Не обращай внимания, сказал себе Вик, но нитка его почему-то раздражала.

– Так что на ужин, дорогая? Хочешь, чтобы я приготовил?

Она вдруг бросилась на кухню:

– Я сама.

Иногда перед внутренним взором Вика возникали темные деревья, гнущиеся под яростными порывами бури. Он представлял, как тянется за пепельницей, но сшибает ее со стола, как сжимает в пальцах улитку, но, не рассчитав сил, раскалывает ее хрупкую раковину, хотя, вообще-то, такого с ним никогда не бывало. Он следил за движениями рук, плавными и точными, как всегда, – небольшие пухлые ладони, пальцы чистые, как у врача, разве что иногда испачканные типографской краской. Улитки любили его руки и медленно, но уверенно заползали на подставленный указательный палец, даже если в их ограниченном поле зрения не было салатного листа.

Он наконец сообразил, откуда взялись темные деревья. Это было очень отчетливое воспоминание о буре на какой-то австрийской горе. Ему тогда было лет десять. Родители каждый год ездили с ним отдыхать в Европу. Отец, инженер-консультант в области гиростатики, был человеком состоятельным, хотя всю жизнь делал вид, что работает, дабы обеспечить семью средствами к существованию, в которых на самом деле не было никакой надобности, и что для него важна карьера, которая на самом деле его не интересовала. Вик очень хорошо помнил: отец несколько недель работал над проектом в Париже, а поездка в Мюнхен и Зальцбург была частью отпуска, после которого вся семья вернулась домой. Они остановились в совершенно сказочной гостинице, кажется, на озере Вольфгангзее – или на Фушльзее? Была зима – снег на земле еще не лежал, но вот-вот должен был выпасть, и вдруг из-за гор за их окном стала надвигаться буря. Вик помнил окна в нишах толстых стен гостиницы, помнил, что, несмотря на толщину стен, ему было холодно, но с этим ничего нельзя было поделать, потому что отопительная система не справлялась. Отец, человек чрезвычайно вежливый, обремененный чувством материального превосходства почти над всеми, вынес бы и гораздо более суровый холод в номере, лишь бы никому не жаловаться. Richesse oblige[30]. Буря нависала над горами, которые зловеще подбирались все ближе и чернели, словно непобедимый темный великан неведомых размеров. Деревья на горных вершинах гнулись под ветром из стороны в сторону, словно под пытками обезумевшего палача