Тайны Далечья - Юрин Денис Юрьевич

Опечалился Чик. Не согреться телу прозябшему, коли то, что пониже живота да спины, на ветру стынет. Но только пришлось пареньку злость умерить и довольствоваться теми обносками, что ему перепали. Силен был с виду обидчик, а взгляд его тяжел и грозен. Такой битюг в сердцах коль вдарит, так быстрее к праотцам отправишься, чем по воле Злодея Мороза.

Не водится Худа без Добра, гуляют заклятые враги под ручку! Стужа грянула, а воришка не оплошал и одежкой теплой разжился; здоровяк панталон барских лишил, зато вторая миска похлебки горячей, наваристой досталась; тело от колен до пупка хоть и промерзло, да только не до конца, поскольку корчмарь, который ранее его взашей гонял, теперь к самому огоньку погреться пустил. Не велено им, корчмарям бессердечным, было в тот день безденежных посетителей в заведения питейные да обеденные не пущать.

Пережил Чик трудный день, отошел от стужи, отогрелся и, как водится, у очага жаркого прикорнул. Что снилось воришке, неведомо, то ли всплывали в головушке, жаром очага одурманенной, картинки из прошлой жизни босяцкой, то ли будущее благоденствие грезилось. Не дано человеку дремы понять, и не предсказать, что в следующий раз привидится. Ухитрялись лишь людишки некоторые сны толковать, да и то больше бреха пустого в их словах было, нежели правды.

Спал парень крепко, голову на стол дубовый положив да плечом к стене возле камина, жаром пышущей, прислонившись; спал, на гомон вокруг внимания не обращая, и даже не заметил, как к нему за стол мужик дородный подсел.

Таких посетителей корчмарь бывалый далеко не каждый день у себя в заведении видывал, а лишь по празднествам большим да в дни осеннего базара, когда, поди, вся округа на телегах скрипучих в город съезжалась, чтоб урожай, трудами нелегкими собранный, подороже без перекупщиков продать. Не жителем городским был мужик, а крестьянином; хоть и зажиточным, но не из тех, кто ради бахвальства пустого достаток свой одежкой крикливой да ухоженностью бороды показывает. Ничего в мужике том броского не было, одним словом, лапотник как лапотник. Волчья шапка, совсем еще новенькая, ладно сидела на голове округлой, розовощекой и от стылого ветра лишь бороду, нос да узенькие глазки не прикрывала. Не посчитал деревенщина кабак местом достойным, чтобы голову оголять, впрочем, никто от него манер и не требовал, поскольку господа важные в заведение это отродясь не жаловали, а корчмарю и его дюжим подручным уважение показное было без надобности. Главное – чтобы едоки и питейщики деньжата исправно платили, шибко не бузили и ложки с собой по забывчивости иль с умыслом не утаскивали.

Внешне посетитель, о ту пору нежданный, был ничем не приметен: рожа как рожа, разве что чересчур красна, да по округлости аж на купеческую тянула. Тулупчик новенький, о прошлом годе, не ранее, пошит; рукавицы теплые за поясок добротный, кожаный, а не тряпичный и не веревочный, заткнуты; сапожки новехонькие заместо валенок, да такие с виду ладные, что и охраннички барские обуть не погнушались бы.

Уселся гость крестьянский не по чину важно на лавку, локти тяжелые на стол положил да на паренька, напротив спящего, и уставился. Долго сидел, глаз хитрых в сторону не отводя, не съев ничего, глотка не выпив и даже головою под шапкой волчьей ни разу не качнув. Было б в тот вечер чуть меньше в кабаке народу, да если бы не господский указ голытьбу безмонетную греться пускать, прогнал бы лапотника корчмарь. Не дело в заведении так вот просто сиживать в убыток хозяину, место седалищем своим занимая. Но, к счастью крестьянина, неписаного закона не ведавшего, было в кабаке людно и шумно. Народец городской отогрелся, развеселился и, распрощавшись с заначками, так бойко выпивку заказывал, что не хватало у служек рук выпивку разносить, а сам хозяин едва поспевал редкие серебряные кругляши из кучи медяков тертых да гнутых вытаскивать и по мешочкам отдельным раскладывать.

Не приметил никто, как долго крестьянин за столом просидел, глазенками маленькими, узко прищуренными, на нечесаную башку спящего пялясь. Никто не задался вопросом, хочет ли мужик таким странным способом соседа своего разбудить или что недоброе замыслил, но только злодейство совершить никак не решается. Людям и в жизни обыденной до других дела нет, а в кабаке и подавно!

Полчаса, а может, и долее просидел неподвижно гость деревенский, а затем не выдержал, надоело ему ожидать пробуждения парня. Со всей силы кулачищем своим немаленьким по дубовой доске хлопнул. Мигом встрепенулся Чик, еще глаз заспанных не продрав, подскочил, резко отпрянул назад, да по привычке съежившись, головою растрепанной из стороны в сторону закрутил. Видно, на слух пытался понять, откуда угроза исходит. Однако тщетно: слишком уж шумно было вокруг. Лишь мужика чуток рассмешил. Если бы проказник сам голос не подал, долго засоня беспечный башкой немытой вертел.

– Ты Чик? – произнес мужик, как будто сплюнул.

Опухшие веки воришки задергались, а голова повернулась на звук. Какое-то время крестьянину пришлось ждать, прежде чем в узких дрожащих щелочках появились мутные, красные глазки.

– Чо? – слетело вместо ответа со слипшихся губ парня.

– Чо… чо! Тя Чиком кличут?! – повторил свой вопрос мужик сердито, но без крика и грозного взгляда.

«Обкраденный, что ли?! Меня сыскал и расправу учинить хочет! – быстро завертелись мысли в мгновенно прояснившейся голове вора. – Не-е-е, не то! Коли узнал меня случаем, деревенщина, так время на расспросы пустые не тратил бы! К чему ему мое имя?! Да и будить было незачем! Дал для верности сонному по башке, по карманам пошарил… мороки-то! К тому ж на базаре да по постоялым дворам я уж давненько не промышляю… Мне туда путь заказан! Зол на меня Хромой, ой как зол! Коль кто из его прихвостней меня там увидит, не миновать беды, тут же пальцы переломают… Что тогда лапотнику от меня надобно?! Ишь, как таращится, того и гляди, глазенки лопнут!»

– Чо спросонья оглох иль дурным уродился?! – устал ждать ответа мужик. – А коли мне, деревенщине-тугодуму, так намекаешь, что для разговора ладного горло те промочить не грех, то не надейся! Я всяку шваль под заборную по кабакам не пою!

– Сам ты шваль, дядя! – огрызнулся воришка, и хоть понимал, что в кулачном бою супротив наглого мужика шансы его ничтожны, все же сжал кулаки. – Имя мое узнал, так возрадуйся и топай отсюда, а то своих щас кликну, мигом…

– Кличь, паря, кличь! – рассмеялся мужик. – Да только где ж они, твои-то? Последнего дружка твоего, насколько мне ведомо, в городе уже давненько не видывали. Да и отколь ему здеся взятья?! Охраннички на каменоломне, поди, зоркие, псы злющие, а колодки тяжелые. Не сбежать ему оттуда, так и сдохнет с киркою в руке, если ужо не преставился… Да-а-а, – протянул мужик, оглаживая торчащую из-под тулупа бороду толстыми пальцами, – не сладко Нафаньке твому щас приходится… не пряно! А иных дружков у тя, горемычины, ни в городе, ни за его воротами нет и отродясь не водилось. Один ты, одинок, как ствол плюгавицы о чистом поле. Так что слухай, заморыш, башкою кивай, да не ерепенься попусту!

– А коль ты обо мне все знаешь, чего впустую имя спрашиваешь? – просопел парень, пораженный осведомленностью мужика да и тем, какой такой пустобрех языкастый сподобился так много о нем выболтать.

– Коль интересуюсь, значит, надобно. Не в этом суть!

– В чем же, позволь узнать? – настала очередь паренька усмехнуться.

– А в том, что убогий вроде тебя мне для дела надобен…

– Какого еще дела? Я коров доить не горазд, да и навоз из-под хвостов лошадиных выуживать не охотник. Не там ты, дядя, подручных себе искать взялся!

– Лыбься, заморыш, лыбься, – проворчал мужик, чьи щеки из красных стали пунцовыми, а толстые пальцы сами собой сжались в кулаки. – Если б не нужда в твоем мерзком промысле, я б те весь улыбальник попортил!

– А-а-а, – пуще прежнего развеселился Чик, – вот в чем разгадка! Что, дядя, решил соседушку какого обокрасть или убранство барской усадьбы покоя тебе не дает? Ну, сознавайся, кого обнести удумал?!