И вот настало Рождество - Эмма Хэзерингтон

– Я все пытаюсь придумать, что сказать, но ничего удачного не приходит в голову. Поэтому просто скажу: привет.

Я едва могу расслышать слова незнакомца за соседним столиком, но вскоре понимаю: он не собирается давать мне время на ответ, а просто продолжает говорить. На нем длинное, явно новое бежевое пальто, почти такого же цвета, как его светлые волосы. И кожа у него тоже светлая, а еще он очень, очень высокий. Мужчина подтягивает стул, чтобы оказаться ко мне ближе.

– Я Билли, – говорит он, и его кустистые светлые брови двигаются так, будто живут своей жизнью.

– Привет.

– Я на праздники сюда приехал. А ты в Донеголе часто бываешь? Ну, вот видишь, говорил же, что вряд ли скажу что-то удачное.

Он наклоняется ко мне слишком близко. Я отодвигаюсь, а он не прекращает болтать – рассказывает что-то о разводе, о том, что никогда здесь не был и что следует завету почаще выезжать развеяться.

Как бы я ни пыталась держать дистанцию, я все равно чувствую его теплое дыхание на своей щеке. В пабе в целом довольно жарко и куча народу, но Билли совсем не понимает, что мне немного некомфортно.

Я оглядываю комнату и, внезапно зацепившись взглядом за входную дверь, замечаю, как в паб заходит очередной голодный посетитель и, протиснувшись мимо толпы, направляется прямиком к бару. Он укутан в пальто, шарф и шапку, которые скоро неизбежно будут сняты, когда его одолеют жар камина и теплая атмосфера заведения.

Я наблюдаю за тем, как он улыбкой и кивком приветствует посетителей. Ко мне он спиной: высокий, широкоплечий, отчего-то знакомый, и только когда он стягивает свою шерстяную шапку и проводит рукой по темным волосам, я резко вдыхаю.

Это Чарли.

Он оглядывается и успевает заметить мой взгляд, прежде чем я его отведу. Затем поднимает руку в осторожном приветствии. Он выуживает телефон, и через секунду мне приходит сообщение.

Вот вы где.

Я отвечаю, хоть Билли все еще сидит у меня на ушах.

Привет. Я вас тоже заметила.

Да, я знаю. Не беспокойтесь, я вижу, что вы не одна. Просто хотел поздороваться.

Я расплываюсь в улыбке, и сердце ухает, хоть я еще и не понимаю почему. Вижу, как он оборачивается, а потом жестами спрашивает, не хочу ли я выпить. Билли наконец отстает, видимо поняв, что мне неинтересно болтать в таком шуме.

Я качаю головой и приподнимаю бокал вина, чтобы показать его Чарли, задаваясь вопросом: почему вдруг так горят щеки? Стянув худи и порадовавшись, что под ним у меня мешковатая футболка, я убеждаюсь в том, что Чарли на меня не смотрит и, приподняв ткань, дую на грудь, чтобы немного охладиться. А то это совсем ни к чему.

Рядом со мной оказывается свободный стул – последний во всем заведении – и от этой мысли сердце замирает. Чарли подходит ближе, просачиваясь сквозь покачивающихся в танце людей, которые его даже не замечают.

– Можно? – спрашивает он, указав на стул. Я пытаюсь не встречаться с ним взглядом и смотрю на свое вино: не такое уж и большое дело, что он со мной разговаривает.

Да и вообще, все это совершенно обыденно. В конце концов, мы живем в одном доме, что такого в том, чтобы рядом посидеть? Да и прям беседовать, в конце концов, не обязательно, можно как обычно игнорировать присутствие друг друга.

Какое-то время так и происходит.

Чарли попивает свое пиво, потом, разомлев от жары, как я и предсказывала, снимает пальто. Он в черной рубашке – я видела ее в шкафу – и я, заметив вдруг, что пялюсь, как он расстегивает верхние пуговицы, быстро перевожу взгляд на свой бокал.

Голова немного кружится. Я виню вино и огонь. Я снова смотрю на его профиль, но он не обращает на меня внимания, все глубже погружаясь в знаменитое тепло «Таверны у маяка».

Дружелюбный старичок, сидящий рядом, говорит что-то в мою сторону, но я не слышу, так что в ответ просто улыбаюсь и показываю большие пальцы, надеясь, что этого будет достаточно. Мы с ним что только ни успели обсудить: коммерциализированность Рождества, ужасную погоду, он рассказал, как живет в глуши, но после того, как заиграла музыка, продолжать беседу было уже невозможно.

Меня устраивает сидеть молча и просто впитывать в себя происходящее вокруг.

Чарли, не поворачивавшийся в мою сторону с того момента, как снимал пальто, достает телефон и принимается набивать сообщение. Наверное, пишет Хелене. Я быстро бросаю на него взгляд: печатая, он улыбается, а потом откладывает телефон. Мой, лежащий рядом, вдруг загорается уведомлением.

Он что, пишет мне с соседнего стула? Если честно, мне становится смешно от того, что он не подает вида и сидит с абсолютно тем же выражением лица, даже не попытавшись на меня взглянуть.

Думал, вас смыло дождем,

пишет мне он.

Рад, что вы сухи и невредимы.

Когда я поднимаю взгляд, он все еще на меня не смотрит, а вполне себе серьезен и сосредоточен на музыке.

Можете не переживать. Вы мне не нянька.

Я нажимаю отправить. Он, как бы невзначай поворачивая голову, читает сообщение. Открыв его, он набирает ответ.

Верно. Но я не буду извиняться, что переживал. Когда я видел вас в последний раз, вы выглядели расстроенной.

Меня прошивает легкий разряд тока.

Все уже в порядке.

Рад слышать. Вижу, у вас появился поклонник?

Я гляжу в сторону Билли, который одаривает меня улыбками и выразительно шевелит бровями. Божечки.

Это Билли, мы немного поболтали. Дружелюбный малый.

На этот раз Чарли не отвечает. Просто постукивает рукой по колену в такт музыке, будто меня и не существует. Он так сосредоточен на песне, что мне выпадает шанс разглядеть его как следует: я откидываюсь на спинку дивана, чувствуя, как под ногами копошится Джордж, и наслаждаюсь профилем Чарли.

Он очень красив, и, хоть в пабе было и так хорошо, с ним стало во много раз лучше. Легкая щетина, которую он сейчас потирает руками, привлекала мое внимание чаще, чем я была готова признать раньше. Перед глазами все вспыхивает картина: он, полуобнаженный, сидит на диване. Я замечаю, что нос у него немного неровный, как будто был сломан, и не раз, и забитые татуировками руки, кажется, могли бы обхватить крепко-крепко и забрать все печали.

Почему я вообще о таком думаю? Наверное, вино подстегнуло мое воображение.

Мы ни разу даже не разговаривали как следует, но его вчерашний добрый поступок оставил след в моем сердце. Три года я не