Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

почти двадцать минут. Ничего себе — стодолларовый разговор. До свидания, Джонни, — решительно попрощался Кесслер.

— Петер… — Но он уже положил трубку. Я некоторое время удивленно смотрел на мертвый телефон, затем тоже положил трубку.

Улыбнувшись, посмотрел на Бордена, который в ответ пожал плечами. Мы вышли в зал, где продолжалось обсуждение «Бандита». Воздух посинел от дыма. Среди зрителей находились самые крупные независимые продюсеры.

— Поэтому это раз и навсегда доказывает, что время короткометражных картин прошло, — сказал один. — С сегодняшнего вечера необходимо переходить на длинные картины.

— Еще неизвестно, Сэм, — с сомнением произнес другой продюсер. — В любом случае, где мы будем их снимать? В Нью-Йорке сезон съемок на открытом воздухе длится максимум три месяца. За три месяца в самом лучшем случае можно сделать только пять картин. А что будем делать остальное время? Жирок нагуливать?

После минутного размышления первый ответил:

— Значит, нужно ехать туда, где длиннее лето.

— Но куда? — В голосе второго спорщика послышались уныние и пессимизм. — У нас нет таких друзей, как у Кесслера. Мы не сможем все делать картины в Калифорнии.

Меня осенило. Сейчас я знал все ответы.

— А почему бы и нет, джентльмены? — вмешался я. — Почему вы все не можете снимать картины в Калифорнии?

Я обвел их взглядом. Выражения лиц продюсеров варьировались от открытого изумления до сдержанного любопытства.

— Что вы хотите этим сказать?

Ответил я не сразу. Хотелось произвести впечатление. Выдержав необходимую паузу, я негромко ответил:

— «Магнум» сознает, какой эффект произведет на будущее кино «Бандит». Петер Кесслер благодарен многочисленным друзьям, которые поддержали его в трудную минуту. — Я понизил голос до шепота, и слушатели придвинулись ближе. — И поэтому, джентльмены, Кесслер проинформировал меня несколько минут назад по телефону, что решил предложить вам ту же возможность, которой воспользовался он, — снимать картины в Калифорнии! Подумайте об этом, джентльмены, подумайте! — Я улыбнулся про себя этому старому цирковому трюку, с помощью которого подогревался интерес публики. — В Калифорнии можно снимать не тринадцать, а пятьдесят две недели в году! Там всегда сияет солнце! Этого хватит для любой картины!

«Магнум» приобрел в Голливуде почти тысячу акров земли. Так что места хватит на сто киностудий. Когда Лаский[13], Голдвин[14] и Леммль приехали в Калифорнию, у Петера родилась блестящая идея — все независимые продюсеры тоже могут переехать на Запад и сделать Голливуд столицей мирового кино! Поэтому мистер Кесслер уполномочил меня сделать вам следующее предложение. В ответ на вашу доброту и поддержку он готов уступить землю в Голливуде по той же цене, по какой купил сам — по сто долларов за акр!

Естественно, вы не обязаны покупать кота в мешке. Сейчас он согласен принять заявки, а вы потом будете сами выбирать конкретно площадку. Возможность выбрать место будет предоставляться в том же порядке, в каком будут делаться заявки, то есть первый сделавший заявку первым выберет и подходящее место. Если кто-нибудь не найдет удовлетворительной площадки, он получит деньги обратно.

— Ты ничего мне не сказал. — Борден был изумлен не меньше остальных.

— Извини, Вилли. Петер велел молчать, пока не примет окончательное решение. Он дал добро всего несколько минут назад.

— А что делать с нашими, студиями здесь? — поинтересовался Борден. — Они стоят уйму денег!

— Их по-прежнему можно использовать для съемок короткометражных картин, — объяснил я. — Потому что большие деньги и большие картины переместятся в Голливуд. Какого размера эта студия? Совсем маленькая. Можешь ты здесь снять, как мы в «Бандите», стадо из ста голов крупного рогатого скота? А всадников, как в «Бандите»? Ответ очевиден. Если вы останетесь здесь, вы будете ограничены пространством, временем и возможностями.

Я замолчал и огляделся по сторонам. Их лица выражали интерес и уважение. Несомненно, парни клюнули. Существовало только одно препятствие — если бы кто-нибудь поинтересовался, где Петер взял деньги на покупку земли, я бы погиб. Но беспокоился я напрасно. Первым схватил приманку Борден. Он торопливо вытащил ручку и начал выписывать чек.

— Мне нужны пятьдесят акров, — объявил Борден.

За час я продал земли, которой у нас не было, на шестьдесят тысяч долларов. Остальной народ, увидев, как Борден проглотил приманку, тоже бросился на крючок. Это оказалось легче, чем облапошить деревенщину и всучить им билеты на «Саломию»[15].

В три утра я опять позвонил Петеру на этот раз из своего отеля, где нас никто не мог подслушать.

Когда он снял трубку, до меня донесся взволнованный голос.

— Алло?

— Петер, это Джонни.

— Я думал, ты больше не станешь звонить, — разволновался он. — Это очень дорого.

— К черту расходы! Я должен был тебе позвонить. Я только что продал на шестьдесят тысяч земли в Голливуде, которую ты обязан немедленно купить!

— Господи! — завопил Кесслер, словно его резали. — Ты что, спятил? Хочешь, чтобы всех нас посадили?

— Успокойся. — Я попытался говорить как можно более спокойным тоном. — Мне пришлось это сделать. Эти ребята страшно хотели поехать в Калифорнию. Лучше мы немного заработаем на земле, чем спекулянты. За сколько можно купить акр в Голливуде?

— Откуда я знаю? — Его голос продолжал дрожать.

— Ал далеко? Спроси у него.

Через несколько секунд Петер ответил:

— Ал говорит, около двадцати пяти долларов за акр.

Мне в голову ударила кровь, и я глубоко вздохнул.

— Купи тысячу акров, — велел я. — Это нам обойдется в двадцать пять тысяч долларов. Я только что продал шестьсот акров по сто баков за акр. Тридцати пяти тысяч хватит, чтобы построить студию.

На другом конце воцарилось молчание. Когда Петер Кесслер заговорил, в его голосе послышались странные нотки, которых я у него никогда раньше не слышал. Я бы назвал это ужасом.

— Джонни, — медленно проговорил он. — Ты gonif, хотя и башковитый!

Я отвернулся от окна, сел за стол и допил бурбон. С тех пор прошло много времени, но казалось, что все произошло только вчера. Голливуд родился на обмане и за эти годы ничуть не изменился. Только вчерашние мошенники отличались от сегодняшних. Сегодняшние мошенничали и дурачили от жадности, а мы тогда — от бедности. Сегодня они практиковались не только друг на друге, но превратили в свое пастбище весь мир.

Мои глаза устали, веки отяжелели, и я решил на время закрыть их, чтобы дать им отдохнуть.

Я слышал неясные голоса. Повернул голову, но голоса не исчезли. Я сел, открыл глаза и потер их. Все тело ломило, спина затекла от неудобного положения, в котором я спал. Я потянулся и огляделся по сторонам. Взгляд упал на часы, стоящие на столе, и я резко вскочил. Полчетвертого! Я