Полковник трех разведок - Богдан Иванович Сушинский

видят себя диктаторами «страны четырнадцати тысяч островов». Кстати, почему бы не сделать ставку на руководителя индонезийских спецслужб и, «по совместительству», министра иностранных дел Субандрио?

— Если кратко, — мгновенно оживился подполковник, демонстрируя, что в данном случае он полностью «в материале», — то в индонезийском «КГБ» он тоже числится «по совместительству». И там, и там Субандрио удерживается на плаву только благодаря безоглядной поддержки президента.

— Почему так?

— Настроил против себя всё окружение президента?

— Дело в том, что Субандрио — такой себе «подпольный коммунист», с явным поползновением в сторону маоизма да к тому же яростный приверженец «непобедимого союза с великим братским Китаем», в противовес братанию с Советским Союзом… У такого политика в Индонезии будущего нет.

— Точнее, не должно быть, — обронил Ванин. — Наши люди в Индонезии должны сделать всё возможное, чтобы окончательно дискредитировать его. Даже вопреки поддержке Сукарно. Впрочем, к этому вопросу мы еще вернемся. А пока что вновь обратимся армейскому генералитету, вечному источнику всех заговоров и путчей. Причем не только азиатских.

Встретившись взглядами, чекисты дали понять друг другу, что не в последнюю очередь имеют в виду отечественный, доморощенный генералитет. Однако подполковник тут же богобоязненно уточнил:

— Но Индонезии это касается в первую очередь. Заметное влияние на Сукарно имеет главком военно-воздушных сил Умар Дани. Достаточно сказать, что его нередко можно видеть в Богоре, то есть в загородной резиденции президента, доступ к которой открыт только наиболее близким и доверенным людям вождя.

— Тогда в чем дело? Приступайте к разработке.

— Всё не так просто, — замялся подполковник.

— То есть и в данном случае существуют какие-то «но»?

— Во-первых, он недостаточно решителен, а во-вторых, его влияние распространяется всего лишь на офицерский корпус авиаторов. Только вот в чем загвоздка: с помощью авиации можно многое разрушить, однако трудно что-либо захватить, удержать, а тем более — создать.

— Красиво мыслишь, подполковник, но… — саркастически ухмыльнулся Ванин, красноречиво разводя руками. — Отвергнуть можно кого угодно. А ты предложи того, кого отвергать не собираешься. Собственно, с такой фигуры и следовало начинать свой доклад.

— Да разве во мне дело? Решаю-то в любом случае не я.

— А ты, подполковник, решай то, что способен решить. Только в самом деле решай, а не жонглируй своими сомнительными, как правило, непроверенными какими-то сведениями, эдакими «фактиками-фантиками».

Москва. Ресторан «Черногория».

Апрель 1961 года

Как только Бош открыл дверь, а затем и распахнул войлочную портьеру «делового бункера», американец сразу же увидел по ту сторону небольшого овального стола крепко сложенного сорокалетнего мужчину в кителе лесничего. Конечно же чуть больше седины, чуть глубже и контрастнее выглядит морщины, да и взгляд «цыганских» глаз вроде бы не такой оценивающе цепкий и ожесточенный, каким казался Чарльзу в теперь уже далеком сорок пятом… Однако Дэвисон всё же без особого труда признал: «Он! Гладиатор!» Разве что слегка раздобревший, возмужавший, еще внушительнее раздавшийся в плечах…

— Так что, пора оголять мечи, гладиаторы? — произнес капитан по-русски, вместо приветствия и пароля.

— Арена по-прежнему требует крови, а публика — жертвоприношений, — с едва уловимой усмешкой ответил Штоков, не подавая руки и даже не приподнимаясь из-за стола. — Неожиданная встреча, не правда ли?

— Скорее давно ожидаемая. Во всяком случае, с моей стороны. Рано или поздно она должна была произойти, хотя мне почти ничего не было известно о вашей деятельности последних лет, мало того, я даже не уверен был, живы ли вы.

— Но я всё еще на арене, как видите — старый, одинокий гладиатор, изрубленный в схватках, однако по-прежнему крепко держащий в руке оружие.

— Хотя публика давно разошлась, арена опустела и вроде бы никто не требует от вас жертвоприношений, — вслух размышлял американец.

— А я никогда и не нуждался в публике. За все, что делаю и к чему стремлюсь, я в ответе только перед самим собой.

— В этом и заключается наше сходство, — впервые вмешался в их диалог Ангел Бош. — Некое родство душ.

На столе уже красовался внушительный набор спиртных напитков «в ассортименте», и стояли тарелки с салатом, отбивными и сыром. Перед каждым из посетителей стояли по две рюмки, с коньяком и водкой, а также по бокалу с красным вином. Так что неслышно появившийся на пороге официант лишь молчаливо осмотрел гостей, не последуют ли еще какие-то заказы, но, уловив едва заметное движение руки Боша как распорядителя этой встречи, тут же молча удалился.

— В России, как и в Германии, с огромным уважением относятся к человеку в форме, неважно, в какой именно, — заговорил Дэвисон, когда все трое пригубили рюмки с коньяком «за встречу на арене судьбы». При этом он демонстративно осмотрел китель Штокова, украшенный вузовским ромбом и небольшой орденской колодкой. — Вижу, вы удачно используете эту приверженность соотечественников.

— А почему бы и не использовать? Тем более что на мне вполне легальный, служебный вицмундир.

Американец недоверчиво взглянул на Боша, но тот лишь утвердительно вскинул брови, дескать, придется поверить на слово. И Чарльз искренне восхитился:

— Даже так?! Что ж, как профессионалу, это делает вам честь. К тому же, судя по знакам различия на погонах и лацканах, вы уже пребываете в высоком статусе.

— У лесника из далекого таежного лесничества, — потянулся к нему через стол Гладиатор, — в поезде случился сердечный приступ. Поэтому выносили покойника на одной из станций уже с моими фальшивыми документами. Мне же, в роли студента-заочника, пришлось сдавать последнюю сессию в провинциальном Институте лесного хозяйства. По его учебникам и шпаргалкам и с помощью его же денег. К тому же внешне мы немного смахивали друг на друга, а под свою же, настоянную на каких-то лесных травах самогонку Виктор Кедров, потомственный, но осиротевший и овдовевший лесник, поведал мне обо всем своем таежном отшельничестве. Для большего сходства я отрастил усы и бородку, от которых теперь уже избавился; и конечно же перенял специфический сибирский говор. Если помните, ни одной тюремной наколки, этого «сатанинского знака провала», на теле моем не было. И не появилось до сих пор.

— Благоразумно, — признал Дэвисон.

— Ну а в самом институте заместитель декана, вместо того, чтобы экзаменировать меня, передал привет от «моего дальнего родственника товарища Петра Кедрова», который ведал лесным хозяйством в крайкоме партии и благодаря которому Виктор Кедров оказался в институте. Мой попутчик-лесник упоминал о нем.

— Услышав о «привете», вы тут же почувствовали, что в очередной раз находитесь на грани провала, — поддержал разговор Ангел Бош.

— Если честно, это ощущение вообще редко покидает меня. Правда, из рассказа лесника следовало, что до проявления более близких родственных чувств «руководящий товарищ Кедров» не снисходил. Мало того, за