Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - Анатолий Хлопецкий

Однако надо отдать должное характеру и семейному воспитанию Анны – Василий с удовольствием заметил, что в новой обстановке жена вовсе не выглядела растерянной провинциалкой: только чуть крепче обычного сжатые губы говорили о том, как непросто ей сохранять прежнюю спокойную невозмутимость.

Ему предстояло обсудить свои дальнейшие действия и маршрут, получить подробные инструкции и явки. И он обрадовался, узнав, что местом встречи с человеком из разведотдела назначается все та же фотография на Полтавской: ничего не было более естественным, чем человеку навестить свою собственность. (Да, благодаря НЭПу Василий все еще оставался владельцем этой частной фотографии. А вот совладельцем у него теперь был другой товарищ – Петра Ивановича Кузнецова партия отозвала на иную ответственную работу, памятуя о его многолетнем опыте нелегала.)

Нечего и говорить, несмотря на «угар НЭПа», как принято было тогда выражаться, фотосалон на Полтавской несколько поутратил прежний шик. С вывески исчезло фирменное упоминание о «бр. Кузнецовых». Да и клиентура стала намного проще. Когда-то дорогая аппаратура теперь явно устарела, даже по сравнению с той, которой Василий пользовался в своей домашней сахалинской фотолаборатории. Он намерился было обновить ее, пользуясь своим приездом, но ему намекнули, что вкладывать сейчас деньги в частную собственность, пожалуй, уже не стоит: сам Ильич когда-то говорил, что НЭП – дело временное…

Маршрут через Харбин был вполне одобрен, более того, предполагалось, что резидент в Харбине, находящийся под прикрытием КВЖД, сможет подробнее познакомить Василия с обстановкой в Китае и подсказать особенности работы с тамошними бизнесменами.

Теперь, в ожидании, когда им доставят билеты на Харбин, Ощепковы могли посвятить время осмотру города. Василий показал Анне гостиницу, в которой когда-то жил и где теперь размещалось какое-то советское учреждение; здание бывшего японского Управления военно-полевых сообщений, где он был переводчиком; спортивный зал, где начинал работать тренером по экзотической борьбе дзюу-до.

Он наведался в свой спортивный зал и без жены, посмотрел на тренировки, которые вели его бывшие ученики, теперь уже сами ставшие тренерами, и с удовольствием отметил, как они возмужали и набрались опыта. Наконец, не утерпев, и сам попросился на татами и, в свою очередь, убедился, что если и не сильно прибавил пока в мастерстве за время сахалинского обитания, то и не убавил – спасибо и Мицури, и мальчишкам, что заставляли его быть всегда на высоте.

Заметил он и то, что, останься он во Владивостоке, наверное, сумел бы взять от занятий здесь больше, чем они, приходившие в этот зал каждый день. Впрочем, в этом, как он назвал про себя, застое они были не виноваты: просто их не мучила, как его, страсть к поиску нового – они все шлифовали, добиваясь совершенства, уже усвоенные навыки. Так, собственно, учили в Кодокане, так, наверное, учил их и он. Только ему самому теперь этого было мало.

Василий с любопытством присматривался к новым молодым парням, которые приходили теперь на занятия. Один из них особенно обратил на себя его внимание, и он спросил, как зовут этого смуглого гибкого юношу, который во время тренировок, и особенно во время схваток с сильным противником, всегда пытается применить какие-то необычные приемы, видимо, известные ему еще до прихода в спортзал, может быть, с детства.

– Зовут его Эргаш, – сказал Василию тренер. – Он таджик. Служит здесь, в нашем гарнизоне, а до этого партизанил в тайге. Знает пару каких-то своих приемов, говорит, что у них так испокон века борются. Да вы потолкуйте с ним, Василий Сергеевич: может, и расскажет что интересное.

На оклик тренера Эргаш подошел быстро и сразу понравился Василию еще больше – белозубой улыбкой и живым, умным взглядом миндалевидных черных глаз. Он охотно вызвался рассказать о таджикской борьбе.

– Написанных правил у нас нет, – объяснил он. – Но устные передаются из поколения в поколение. По весу мы борцов не делим. Победителем из схватки выходит тот, кто положит противника на спину: падение на живот поражением не считается. На состязания приезжает молодежь по 15–20 человек от каждого кишлака. Рассаживаемся в круг, каждый с борцами своего кишлака.

Первую пару выводит в круг судья-аксакал – и начинается схватка. Обычно у каждого борца есть свои два-три заветных приема, а всего таких приемов в нашей борьбе с десяток. Когда на кругу остается победитель, то из кишлака побежденного на круг выходит новый борец. А победитель борется до тех пор, пока его не победят.

– А как одеты борцы, есть ли какой-нибудь подстил в кругу? – интересовался подробностями Василий.

– Борются прямо на траве, а одеты в халаты с матерчатым поясом. И еще – борцы выходят на круг босиком. Зато, скажем, делать руками захваты ниже пояса нельзя, а ногами можно. Есть и свои тонкости при определении победы или поражения. Например, есть такой бросок лежа, при котором перекат борца на спину не считается его поражением.

– И какие же приемы самые распространенные в вашей борьбе? – с интересом расспрашивал Эргаша Василий.

– У нас в борьбе много приемов. Например, один и тот же бросок можно делать с разными захватами. Вот, скажем, бросок через бедро с захватом туловища и с захватом головы; бросок через спину одной и двумя руками. Главное – это выполнить правильно подворот, а сам захват не так уж и важен. А еще есть у нас бросок, когда тот, кто бросает, сам падает на спину и кидает противника через голову с упором стопой или голенью в живот. Многие используют туркменский и узбекский взаимные обхваты. Я слышал еще о приеме известного нашего борца Тендали, который носит его имя. Но этот борец носит свой прием в секрете и применяет его только он сам.

Конечно, не обошлось без демонстрации приемов народной таджикской борьбы: Эргаш и Василий долго не покидали татами, к большому удовольствию всех собравшихся.

В горячем душе, подставляя размявшееся тело под тугие струи воды, Василий мысленно снова прорабатывал то, что показывал таджик, собираясь зарисовать и записать приемы его народной борьбы. «Здесь должны быть обязательно три фазы, – размышлял он. – Исходное положение; проведение самого приема; способы защиты от него».

Занятый мыслями о любимом деле, он все же уговорил себя не проводить все свободное время в спортзале. Несмотря на неуверенные протесты Анны, он повел ее ужинать в «Шато-де-Флер» и еще раз убедился, что и этого заведения коснулись перемены. Во всяком случае, хотя здесь и наигрывал что-то небольшой эстрадный оркестр, меню явно стало намного беднее. Старый официант узнал Василия и, нагнувшись, шепотом предложил шампанского и икорки. Икра оказалась, однако, спрятанной внутрь двухслойного бутерброда, а шампанское принесли уже открытым и не охлажденным в бутылке с наклейкой «Лимонад».

Окончательно осмелев после посещения этого, как ей казалось, дорогого и шикарного ресторана, Анна попросила как-нибудь показать ей ту «ужасную Мильонку», о которой вскользь упоминал муж, рассказывая о своем владивостокском житье.

Василий ответил, что теперь там вряд ли сохранилась былая экзотика, теперь это скорее улица мелких торговцев, чаще всего корейцев и китайцев. Хотя дурная слава за ней все еще, говорят, сохранилась, только все это сейчас загнано в подполье – и проституция, и наркомания, и приюты для бродяг и людей разных малопочтенных занятий: игроков, карманников и прочих жуликов. Ему не хотелось вести туда жену – какое-то дурное предчувствие останавливало его.

Но Анна так просила, что Василий наконец уступил любопытству жены. Однако он выговорил право сопроводить ее в торговый квартал Мильонки засветло и запретил брать с собой сумочку, документы и более или менее крупные деньги.

Как горько вскоре довелось ему упрекать себя за это согласие, твердить себе, что многое бы отдал, чтобы эта прогулка не состоялась!

Миновав пересечение нарядной Светланской и Алеутской, Ощепковы поднялись вверх по Китайской и свернули наконец в узенькую улочку, по обе стороны которой были мелкие лавочки без витрин, но с распахнутыми настежь, несмотря на начавшиеся холода, дверями.

Через дверные проемы были видны прилавки с нехитрым товаром: дешевыми фарфоровыми статуэтками, якобы старинными вазами, бумажными веерами и фонариками, бамбуковыми удочками, тростниковыми циновками, пестрыми жестяными коробочками с чаем. Были лавки с поношенной одеждой, где за одинаковую цену можно было купить и синий рабочий комбинезон, и шелковое кимоно с облезшей позолотой и оборванными блестками.

Кое-где торговля велась прямо на улице, и тогда здесь доставали из котлов рассыпчатый рис, вылавливали из кипящего масла улиток, акульи плавники, кусочки крабов и поливали все это острым коричневым соевым соусом. Иногда рис варили в сахарном сиропе с кусочками манго или бананов и тогда, вынув, его скатывали в шарики, обваляв в сахарной пудре, и подавали к зеленому чаю. Запах кунжутного масла, сои и еще чего-то пряного висел над этим кварталом.