Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - Анатолий Хлопецкий

– Крещеные люди лежачего не бьют, конь каурый. А того коня, что я тогда у этого раззявы увел, я ему… прощаю. Вместе с уздечкой.

Однако с устройством поручика наши тревоги не улеглись.

– Боюсь я, Надя, не подставляем ли мы под удар батюшку, – раздумчиво сказал маме доктор, когда они возвратились домой. – Его и так только преклонный возраст спасает пока от чекистского любопытства. В наше время сан священника – не защита, а скорее наоборот. Но, знаешь, он сам так горячо меня уверял, что раненому в его доме будет удобно и покойно…

– А я боюсь, – заметила мама, – не победили бы в Ромасе классовая ненависть и бдительность… И, кстати, еще: а ты и впрямь уверен, что этот милый раненый юноша никого не вешал в партизанских деревнях? И где это он напоролся на пулю в наши относительно мирные времена?

– В Ромасе я уверен, – возразил отец. – Он скорее мог бы пристрелить юнца на месте, но раз уж этого не сделал, то доносить никуда не пойдет, тем более на нас. Что касается юноши, то, как ты сама могла заметить во время осмотра, он не кокаинист и не морфинист. На алкоголика тоже не похож. Ромась говорит, что он не контр разведчик. С чего бы нормальному человеку заделаться вешателем? Скорее всего, выпал птенец из какого-то разоренного гнезда и понесло его войной до самого Тихого океана…

Насчет его ранения, – продолжал доктор, – я бы не преувеличивал мирность наших времен, мало ли что могло случиться… А вот чем он дальше будет дышать – это вопрос: настроен ли мстить за разорение или все-таки примет существующую реальность? Разберемся, когда чуть окрепнет и заговорит.

– А не сбежит он, чуть окрепнет?

– С его-то ногой? Скажи спасибо, что ампутировать не пришлось. И так не было бы осложнений… Схожу-ка я взгляну еще раз.

Отец ушел. Меня отправили спать, но я долго еще вертелся в постели, пытаясь совместить правоту Ромася с правдой моих родителей. И, как всегда в таких случаях, кроткое лицо отца Алексия представилось мне, зазвучал его спокойный, ласковый голос: «К милосердию и прощению призывает нас, Николушка, Господь, никогда не забывай об этом». С этой мыслью я и заснул.

Юный поручик долго оправлялся от своего ранения, об обстоятельствах которого так и не рассказал толком. А в остальном, как выразился доктор, тянул ту же песню, что и все остальные «бывшие»: погибла Россия, разорили ее большевики, потеряно все, кроме чести…

– Он так и не понял, почему мы его выхаживаем, – добавил доктор. – И, по-моему, со дня на день ждет, что мы сдадим его чекистам. Впрочем, отцу Алексию он, кажется, доверяет…

Как-то, зайдя к нам, отец Алексий рассказал, что в то время, как доктор лечил ногу раненого, он счел не менее важным уврачевать его душу, и как только оставила больного лихорадка, начал потихоньку беседовать с ним долгими темными вечерами… О содержании этих бесед батюшка, естественно, не рассказывал, но я подозреваю, что он больше нас всех знал и о прошлом поручика, и об обстоятельствах его ранения.

– Я пытался убедить его, что Господь учил нас молиться за врагов наших: да оставят их гнев и заблуждения, да очнутся они от своего душевного ослепления… И мне кажется, что в чем-то я все-таки преуспел, – заключил отец Алексий. – Я напомнил ему, что, читая молитву «Отче наш», мы сами просим у Господа: «…Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». То есть получается: если я прощаю, то и меня прости. Каждый из нас имеет перед собою эти две чаши – прощения и непрощения. Выбор за нами. Кто же нам мешает простить наших обидчиков и тоже получить милость Божию и прощение Божие?

Но в голове у него каша невероятная, – продолжал священник. – Он, например, твердо убежден, что жиды и большевики – это одно и то же. Пришлось напомнить ему, что, создавая человека по образу своему и подобию, Творец не заложил ему никакой национальности или классового положения. А все человечество пошло от колена Адамова… все перед Господом равны. Кстати, вы ведь знаете, что у него есть оружие – револьвер? И он категорически отказывается с ним расставаться.

– Мне, батюшка, это напоминает лозунги Великой французской революции: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был аристократом?» – засмеялся доктор. – Вот уж не думал, что вы здесь сходитесь с социалистами-утопистами. А что у поручика «манлихер», мне известно.

– У нас с вами, Василий Петрович, заложены в памяти разные вещи, – мягко усмехнулся отец Алексий. – Я, собственно, имел в виду слова апостола Павла, что во Христе все равны: «Несть ни скифа, ни варвара, ни эллина, ни иудея…»

– Что же будет с этим юношей дальше? – спросила мама.

– Задай вопрос полегче, – пожал плечами отец. – Доложить о нем по службе – значит почти наверняка подвести его под расстрел: народ еще не остыл. Прятать его все время мы не сможем, да и вряд ли это согласуется с нашими убеждениями. Человек он взрослый, офицер. Если честь действительно осталась, сам будет выбирать свою дальнейшую судьбу.

И поручик выбрал – в разгар весны, когда его рана почти совсем поджила, он попрощался с отцом Алексием, поцеловал руку маме, случившейся на ту пору в доме священника, попросил передать низкий поклон доктору и ушел, опираясь на самодельную палку и неопределенно заявив, что попытается пробраться в Харбин.

Мама сказала, что, глядя вслед его ковыляющей фигуре, она испытала сложное чувство жалости и облегчения от того, что этот человек навсегда бесследно исчезает из нашей жизни.

Знала бы она, что совершенно не права: и встретиться нам с бывшим поручиком еще доведется, и след его появления в нашей жизни будет таков (не по его, впрочем, вине), что лучше бы ему тогда, в предвесеннюю оттепель во Владивостоке, совсем не появляться в нашем госпитале…

Вскоре после того, как гость отца Алексия покинул его гостеприимный кров, произошел странный случай, который, впрочем, и доктор, и мама решительно отказывались связывать с уходом поручика: кто-то из-за забора госпиталя стрелял в Ромася. Однако расследование установило, что пуля была выпущена из «манлихера», а следы за забором принадлежали хромому человеку с палкой…

И все же и я не хотел верить, что поручик так подло отплатил Ромасю за то, что тот, в сущности, помог сохранить ему жизнь.

Как отнесся к происшедшему сам Ромась, я так и не узнал: он сначала лежал в палате, отвернувшись к стене, и ни с кем не разговаривал, а едва оправившись, снова вернулся к лошадям и, вообще говоря, теперь больше общался с ними, чем с окружающими. Впрочем, доктор и сам как будто избегал Ромася после этого случая и как-то признался маме, что почему-то чувствует себя перед ним виноватым.

– Ну конечно, конечно: надо было сдать раненого беляка в Чека! – саркастически заявила мама, и доктор больше не разговаривал с нею об этом.

Несмотря на все эти события, жизнь продолжалась своим чередом – весна перешла в зеленое, ветреное и дождливое приморское лето. В середине июня 1924 года было заключено советско-китайское соглашение о КВЖД (Китайско-Восточной железной дороге) – она переходила в совместное русско-китайское управление, обслуживание и пользование. Один из управленческих центров КВЖД находился в Харбине, и туда перевели доктора для организации медицинского обслуживания советских железнодорожников.

– Нищему собраться – только подпоясаться, – повторил доктор любимое присловье Ромася. Мы попрощались с Цыганом и со всей госпитальной командой, я перецеловал в морды всех лошадей, и мы двинулись в неведомый Харбин.

В отличие от своих добросердечных героев, я, автор, был почти уверен, что в веселого человека, любимым присловьем которого была присказка «конь каурый», стрелял именно ослепленный своей ненавистью поручик. Выходит, Ромась был прав, когда упрекал доктора и его жену в отсутствии «классового чутья»? Но я ловил себя на том, что доктор много потерял бы в моих глазах (да, наверное, и во мнении своего приемного сына), если бы действительно доложил о своем необычном пациенте в Чека.

Но ведь и сам Ромась в конце концов сумел однажды увидеть в «беляке» просто раненого, мучающегося от боли и жара мальчишку? И получил в ответ на доброе движение своего сердца пулю… Неужели и он впоследствии жалел о своем добром поступке?

Не думаю, что дело здесь в «хорошем» красном и «плохом» белом. Жизнь знала и обратные случаи. Иначе и не могло быть в войне, во время которой, словно по библейскому пророчеству, брат пошел на брата.

А если посмотреть шире, то ведь и не только в обстановке Гражданской войны дело: и тогда, и сейчас жизнь с завидным постоянством ставит людей в ситуации, описанные в Библии, и, хотя человечеству, казалось бы, уже дана подсказка, какое решение было бы верным, люди с не меньшим «постоянством» чаще всего выбирают неверный путь.

В самом деле, разве не сталкивался каждый из нас с ситуацией, когда на сделанное нами добро отвечали не просто неблагодарностью, а злом, предательством? И больше, чем обида, было тогда недоумение: почему так? За что?