Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - Анатолий Хлопецкий

Даже дождливые дни, а их в то лето было немало, не портили настроения: дождь стучал в дощатые стены будки, сооруженной на плоту, а мы дремали или рассказывали друг другу разные байки. К тому же в дождь не так донимали комары и мошка. В другое время приходилось спасаться от этой напасти дымокуром или, по совету бывалых плотогонов, обмазывать открытые части тела дегтем. Хороши же мы были, размалеванные этим спасительным средством до неузнаваемости!

Однажды на лодке, причаленной к плоту, мы втроем отправились на берег пополнить припасы. На берегу раскинулось большое сибирское село. Наш спутник пошел разыскивать кооперативную лавку, а Василий Сергеевич направился к сельскому кладбищу: там за ним виднелся выкрашенный зеленой краской шпиль церковной колокольни.

Церковь была открыта. Не доходя до нее, Василий Сергеевич остановился и твердо сказал мне:

– Я должен помолиться о Маше, Коля. Я знаю, что вы теперь в комсомоле и что у вас это не одобряется. Не знаю, как вы в своей душе согласуете все это с памятью об отце Алексии, не мне вас судить. Но если вам могут грозить неприятности, я не прошу вас сопровождать меня.

Я вошел вслед за ним.

Службы в храме не было. Но перед некоторыми образами теплились зажженные лампады и свечи. Пахло ладаном и чуть привядшими полевыми цветами, которыми кто-то любовно убрал церковь. С потемневших икон старинного письма строго и задумчиво смотрели лики святых.

Недавнее прошлое охватило меня с непреодолимой силой – словно и не было всех моих потерь и скитаний, и любимые и любящие люди снова были рядом; и любовь к ним, и печаль о них были светлы. И о них я молился, как в детстве: искренно и самозабвенно, прося для них – Царствия Небесного, а для своей души – прощения и успокоения.

Не знаю, сколько времени мы пробыли в храме – я очнулся оттого, что Василий Сергеевич тронул меня за плечо, мы молча вышли в солнечное сияние летнего дня и повернули к реке.

Мы вернулись на плоты, и больше никогда я не видел, как Василий Сергеевич молится, и никогда мы не касались в наших разговорах вопросов веры. Долго после этого не бывал в храме и я, но мне казалось, что после молитвы в этой сельской церкви моя мама и отец Алексий простили меня.

Мы возвратились в город в начале августа. Василий Сергеевич занялся набором новых людей в группы для начинающих, а я снова пошел в свою грузовую контору. Обычно он утром выходил из дома раньше меня, потому что не признавал никакого транспорта и всегда добирался почти на другой конец города пешком.

Однажды, собираясь на работу, я зашел в его комнату, чтобы заточить карандаши. На письменном столе передо мной лежала раскрытая тетрадь, а из-под нее выглядывал исписанный лист бумаги.

Даже тогда, при всей своей молодости, я понимал, что поступаю нехорошо, но, бросив взгляд на тетрадные листы, я уже не мог от них оторваться. Это было что-то вроде дневниковых записей. Не берусь воспроизвести их дословно, тем более через столько лет, но вот что врезалось мне в память:

«…Зачем, за что, почему все это было: потеря Анны, нелепый исход моей работы в Японии, гибель Маши?! Словно какие-то двое стояли над моей судьбой: один начинал вести нитку или рисовать линию, а другой немедленно обрывал нитку или стирал продолжение линии, как бы безмолвно говоря: „Не то, не то!“ Где же то? Для чего предназначена моя жизнь, предназначена так жестко, что все ненужные варианты отсекаются с болью, со страданиями? В чем смысл моих дней? Господи, не дай мне стать тем рабом, который зарыл свои таланты в землю!»

Я стоял, не в силах отойти от стола, потрясенный этими словами. Так, значит, он, которого я считал таким сильным, таким определившимся, таким уверенным в себе, мучился тем же, что и я?!

Я потянул за кончик листа, лежавшего под тетрадью. Это было письмо, адресованное, судя по содержанию, кому-то из товарищей по службе, недавно переведенных в Москву. В нем Василий Сергеевич просил, заклинал неизвестного мне человека помочь ему выбраться из Сибири. «Мне 36 лет, – писал он, – и появляется ощущение, что я израсходовал без толку добрую половину своих молодых лет». Он просил помочь ему перебраться в Москву или в Ленинград, где он мог бы работать «военным переводчиком Разведупра или преподавателем дзюу-до в ленинградской школе физо».

Я вернул листок на прежнее место и вышел из дому в таком глубоком раздумье, что впервые за все время опоздал на работу.

Я вдруг не просто понял умом, но и почувствовал, что мне пора всерьез что-то решать с моим будущим – решать самому, как подскажет сердце, не рассчитывая даже на самую дружескую помощь. Я понял, как мало я готов к настоящей большой жизни, как смутно представляю себе свое место в ней; понял, что самая пора мне наконец определиться, что я такое и чем собираюсь стать.

Вечером я сказал Василию Сергеевичу, что попробую поступить в Москве в знаменитую Бауманку – известный технический вуз. Он одобрительно кивнул головой, и было видно, что он считает мои планы в определенной мере нахальством, но оно ему нравится.

Я отослал документы и в середине августа получил вызов на вступительные экзамены. Мы расстались без лишних слов и провожаний, по-мужски крепко пожав друг другу руки. У него в этот день начинались тренировки с новичками.

Уже из вагонного окна я увидал на перроне Якова Перлова и отступил в глубь купе: мне не хотелось попадаться ему на глаза.

Так заканчивалась очередная тетрадь записей Николая Васильевича Мурашова. Не скрою, я потянулся за следующей, но тут же остановил себя. Не впервые я оставлял своего героя на распутье, в неведении о его дальнейшей судьбе. Только теперь это был уже не юноша Василий, а действительно Василий Сергеевич – зрелый человек, прошедший путем нелегких исканий и потерь.

Думается, история этих нравственных исканий не может никого оставить равнодушным. Не только потому, что это духовные поиски человека незаурядного, но и оттого, что встававшие перед ним вопросы важны для каждого, кто проводит свою жизнь не только на бытовом уровне, но и пытается отыскать ее смысл и вечные законы, которым надлежит следовать, чтобы действительно быть человеком – Творением Божиим.

Каковы же были обретения Василия Сергеевича Ощепкова на этом пути, что еще должно было состояться в его судьбе?

Об этом – в следующей книге.

Примечания

1

Ныне Патриарх Московский и Всея Руси. (прим. ред.)