Кино, вино и домино - Мария Арбатова

Дина и Лиза изо всех сил захлопали сзади, и ряды подхватили овацию. Все понимали, что Бабушкин – не просто мэтр, но «обиженный мэтр». Обиженных киношников Ольга жутко боялась.

Однажды кинофестиваль проводили на Волге, и она попала в купе с культовой немолодой актрисой. Купе было последним у туалета. Поезд еще не тронулся. Ольга, робея, подошла к хвосту вагона и увидела саму актрису, громко рыдающую, опершись на окно лицом к перрону. Народ собрался вокруг и в коридоре поезда, и на перроне.

Ольга протиснулась в купе, поставила чемодан и, не понимая, как себя вести, подошла к рыдающей артистке:

– Я еду с вами в одном купе, может быть, я могу чем-то помочь?

– Помочь? Мне? – Артистка гордо выпрямилась, дорожки туши для ресниц кинематографично ползли по ее щекам. – Мне никто не может помочь, если администрация фестиваля селит меня в купе рядом с туалетом! Они пытаются показать мне мое место! Подчеркнуть, что меня столько лет не снимают!

Всю ночь в купе Ольга слушала, какие подонки все режиссеры, специально сговорившиеся, чтобы объявить ей бойкот, потому что иначе все актрисы на ее фоне покажутся надутыми резиновыми куклами.

Меж тем Бабушкин встал перед залом, минуту помолчал и спросил:

– Как вы думаете, сколько человек в мире могут делать кино?

Народ завопил с мест.

– Нет, господа, остановитесь! Вы не на аукционе! Это число ограничено практически с братьев Люмьер. Кино на планете могут делать всего сто человек, и эта цифра не увеличивается со временем! – Он стоял важный, самодовольный, достигший, великий, бесспорный, однозначный, в отглаженном белом костюме, новых очках и расчесанных рыжих кудрях с легкой проседью. – А проклятое время требует не сто, а пятьсот тысяч фильмов в год! И их делают все подряд! И это непоправимо. Потому что столько могут купить. И их делают только для того, чтоб продать. Америка уже сформировала поколение дебилов, у которых мозг усваивает только шустрый рваный кадр в одном флаконе с попкорном. Мы получили это поколение на халяву, просто крутили одни американские фильмы. Другого поколения нет. А делать кино для вас означает разориться! Но я все-таки делаю кино для вас!

И все снова захлопали, теперь уже без дирижерской палочки Дины с Лизой.

– И вы считаете, что ситуация с уровнем кинематографа непоправима? – спросила Ольга, ей же надо было как-то участвовать в ворк-шопе.

– Непоправима! – Он обернулся к ней, уронил рыжую голову на грудь и простоял так секунд тридцать.

По отросшим корням волос у макушки Ольга поняла, что волосы крашеные! Она с трудом овладела своим лицом. Великий режиссер Бабушкин красил волосы! Красил у киношных профессионалов, умеющих бросать на виски легкую проседь!

Меж тем Бабушкин выпрямился и начал яростно загибать пальцы:

– Во-первых, киномаркетологи научились продавать плохой кинопродукт. Они объясняют покупателю: если ты не посмотрел этот фильм, ты – полное чмо! Во-вторых, кризис идей дошел до того, что снимается больше римейков, чем оригиналов, потому что первоисточник когда-то хорошо продавался! В-третьих, все время делают фэнтези, сталинскую, хрущевскую, ельцинскую эпохи не потому, что что-то поняли про нее, а потому, что ничего не понимают про нынешнюю! В-четвертых, когда вы приходите в кино, вам показывают про бандитов, проституток, горничных, стилистов, водителей, судей, следователей. И никогда не показывают про вас, если вы, конечно, не бандиты, не их обслуга и не те, кто с ними якобы борется! Вы привыкаете к тому, что мир крутится вокруг преступлений, что это основной воздух страны… И уже не выиграть никакую войну за смыслы потому, что кино и телевизор формируют целостное представление о времени, о структуре мира, о повестке дня!

Ольга подумала, как он прав, как он великолепен. Как он тонок. Еще и потрясающий музыкант. И почему при этом все в нем не так? И зачем он какой-то слишком хлопотливый, слишком старательный, и какая-то от него идет слишком больная волна? И еще эти крашеные волосы, чтобы быть моложе рядом с новой женой…

Видела на фестивале несколько лет тому назад бывшую жену Бабушкина – добротную старую клячу, подставившую ему для успеха плечи. Вырастившую его детей, его карьеру. Зарабатывавшую, терпевшую, хвалившую, одобрявшую, верившую, изрезанную операциями, рассчитывавшую расслабиться на старости на лаврах заработанного. И в самый неподходящий момент брошенную и обмененную на молодую блядовитую актрису.

Слышала в кулуарах про попытки суицида старой жены, про бойкот Бабушкина взрослыми детьми, про громкие суды по разделу имущества. Ольга не осуждала, понимая, насколько мужская психика не защищена от старости. И насколько беззащитна против того, что «совсем не стояло и вдруг встало».

А значит, этот «инструмент стояния» необходимо купить за любую цену. И дальше как с наркотиком – кайфовать, что есть мочи, и однажды загнуться от передоза. Слава богу, что сама не родилась мужиком – пожизненным заложником эрекции.

Но Бабушкин не был обычным мужиком, он был выдающимся режиссером, и жертвой его старческих постельных исканий стала вся страна. Он был нужен стране адекватным, его было некем заменить. А он превратился в сложнейший микроскоп, по которому шарахнули кувалдой и сломали тончайшие настройки.

Молодая актриса стала точкой сборки Бабушкина в данный период, и он, естественно, делал ее точкой сборки своих фильмов. А что может снять ослепленный, в смысле слепой? И страна стала получать вместо кино историю болезни его создателя.

Бабушкин был главным блюдом фестиваля – его подавали в финале. Он говорил ладно и бойко. Обличал, топтал, рвал, как Тузик грелку. Рублевские сидели, выпрямив спины и открыв рот. Киношники кривились. Дина с Лизой тихо шептались по оргвопросам. Голубевы снимали на фото и видео каждую его запятую.

Не то чтобы на прошлых фестивалях Бабушкин не держал похожих речей, но сейчас это было подсвечено изнутри такими мощными лампами накаливания, что слушалось как новое. Тем более что его предпоследний фильм тактично обсуждали, не произнося имени главной героини. Словно ее там не было.

Интонация Бабушкина подтверждала, что он взобрался на пиковую вершину биографии, часы пробили его звездный час – слава, деньги, премии, поклонники, эпигоны, завистники. И молодая жена как последний аккорд. Как Нобелевская премия и лепестковая бомба одновременно.

– Когда я вас слушаю, – всплыла из зала задыхающаяся от восторга Наташа, – я грущу, что не привела своих детей и внуков! Так это глубоко! Это так мощно и верно!

Ей было невдомек, что о таких, как она, Бабушкин говорит:

– Ядерную бомбу на Рублевку, сам бы кнопку нажал! Как бы страна очистилась! Все равно денег на кино не дают!

Воспользовавшись встреванием Наташи, Дина торопливо вставила:

– Может быть, мы сейчас посмотрим фильм? Мы ведь так ждали новый фильм Игоря Бабушкина! А потом продолжим дискуссию?

Бабушкин посмотрел на нее зверем. Он еще не все рассказал о деградации кино. Наташа снова встряла:

– Вот вы, великий режиссер! Я все хочу задать вам один вопрос. Вы когда смотрите кино, вы сразу понимаете, хорошее оно или плохое? А то иногда смотришь, смотришь, то нравится, то не нравится. А потом выходишь, и кажется, что оно было хорошее!

– Читаю, читаю – слова знакомые: Мариан, Андриан – а у меня Мандриан! – сыграл Шиковский.

Бабушкин испепелил его взглядом – давать оценки на ворк-шопе мог только он. И, не глянув на Наташу и словно оставаясь наедине с самим собой, задумчиво ответил:

– Отличать хорошее кино от плохого очень просто. Надо только спросить себя: а если бы я узнал, что в соседнем зале крутят Феллини, я бы перешел туда или нет? И мыльный пузырь сразу лопается…

Наконец начали просмотр. И лучше бы не начинали. Новый фильм Бабушкина был не плох, а чудовищен. Словно его связали на съемочной площадке, заклеили рот и не позволили отдать ни одной команды. Истошно, длинно, фальшиво, немотивированно… Его молодая жена изображала девушку, пытающуюся выбиться из низов.

Каждые пять минут экранного времени ее трахали в позах, видимо, кажущихся Бабушкину особенно привлекательными. Ее привязывали наручниками к трупу, заставляли истязать ребенка и ласкать женщину, били, душили и кололи наркотиками.

Было ли это вытесненными желаниями Бабушкина по отношению к молодой жене, подробно ответил бы его психоаналитик, но сидеть в зале оказалось пыткой. Ольга знала, что Бабушкин в своей обычной манере ушел недалеко и сел напротив выхода из зала с сигаретой и стаканом виски. Это останавливало от дезертирства даже больше, чем роль модератора вечера.

Первым не выдержал Руслан Адамов, выходя, он негромко заметил:

– Извините, мне сказали, что в соседнем зале крутят Феллини!

– Бери шанель, пошли домой! – добавил к этому Андрей Николаев и случайно или не случайно с грохотом опрокинул стул, когда выходил.