Молодость. Автобиография… почти. Книга четвертая. Цикл «Додекаэдр. Серебряный аддон» - Илья Андреевич Беляев

Они ничего не говорили, они просто смотрели друг на друга, и они расстались, возможно, расстались навсегда! Песчаные замки смыла набежавшая волна, и не осталось ничего, кроме иллюзий и воспоминаний.

Он сидел у окна и смотрел на медленно опускающиеся хлопья снега, на их блеск, на их красоту. Он всегда так сидел, любуясь Природой. Он любил воспоминания, он любил ее, и он чего-то ждал; а снег продолжал кружиться, навевая о прошлом, тем самым чистым и ярким, что было раньше. Казалось снег, просто снег, просто блестящий от света пух, но он сделал то, что не подвластно многим художникам. Он любил наблюдать за падающими серебристыми хлопьями и одновременно ненавидел их.

Он просто сидел и смотрел, смотрел как идет снег и вспоминал, вспоминал…

* * *

Финал

Слезы медленно текли по щекам и капали на бумагу. С ним впервые случилось что-то страшное, и он знал это.

Слезы медленно текли по щекам и капали на бумагу. Все его мысли были направлены к ней одной, которой принадлежало его сердце, но эта самая девушка оказалась вдруг настолько далеко, что ничто не могло сократить это расстояние. Он просто смотрел в окно и плакал. Слезы медленно текли по щекам и капали на бумагу.

Она не знала, что он любит именно ее, но, тем не менее, это был его выбор. Не важно, что она не любила его, главное, что он ее любил и не мыслил без этого чудного создания свою дальнейшую судьбу. Все смешалось в его голове: ненависть и любовь, дружба и ревность, обожание и просто влечение.

Да, его влекло к ней так сильно, что порой, казалось, будто это кто-то свыше диктовал свои условия и требовал немедленного их выполнения. Его глаза наполнились слезами и первая капля устремилась вниз.

Он не верил во все происходящее, считая это дурным сном, но все это было на самом деле и ему приходилось смиряться с капризами судьбы.

Судьба практически все решала по-своему, и нет выхода тому, кто попадал под ее влияние. Ему тоже пришлось смириться и попытаться взять себя в руки. Ничего не помогало. Он отчаялся и потерял надежду. Все смешалось в его душе и потеряло всякий смысл. Когда-то он гордился тем, что мог что-то придумать сам, но теперь все это казалось лишь обыкновенной рутиной.

Он не мог поверить, что у нее…

Слезы медленно текли по щекам и капали на бумагу. Мир, и без того такой скучный, вконец потерял всю свою привлекательность и окунулся в бездну обыденного дня. Все потеряло смысл и обрекало себя на погибель. Он знал, что это такое, но просто опустил руки.

Нет, разумеется, он мог все изменить, но не хотел. «Пусть все идет так, как должно идти», — думал он. И он не стал ничего менять. Она не замечала его, но он любил и никак не показывал этого. Порой его называли скрытным человеком. Да, это было так, но теперь он ничего не мог с этим поделать.

Она ушла. Растворилась… Оставила его одного.

Он понимал, что это навсегда, знал, что ничего не изменится, но себе уже ничем не мог помочь.

Мир опутал его своей сетью, и все былое потеряло цену. Только она. Только его любовь жила в его сердце и никогда не покидала его.

Сердце. Он дотронулся до груди рукой и, закрыв глаза, запрокинул голову.

Она, именно она предстала перед его взором и уже больше никогда не исчезала, не превращалась в иллюзию, не рассыпалась песком и все потому, что он ее любил, любил больше своей жизни, хотя прекрасно знал, что она никогда не будет с ним.

Слезы медленно текли по щекам и капали на бумагу.

Он посмотрел в окно.

В следующее мгновение мир вздрогнул и печально зашумел осыпающейся листвой.

«… Институтские годы, в отличие от школьных, пролетели намного быстрее: посвящение, экватор, защита диплома, выпускной. Дальше оказалась пустота в выборе подходящей работы. Это обстоятельство огорчало и навевало дурными мыслями.

Светлым лучом в сложившемся темном царстве стала свадьба с той девушкой, к которой влекло мое сердце!»

Евграфий Порфирьевич отложил очередную прочитанную толстую исписанную от корки до корки тетрадь и, зевнув, посмотрел на часы. Половина пятого. Потянувшись и встав с кресла-качалки, он, наконец, решился и снял уличную одежду, повесив ее в коридоре на вешалку.