Чертополох. Репортаж из поднебесья - Родион Рахимов

– Здравствуйте! Вы будете директор? – спросила она голосом диктора республиканского телевидения. Почему-то я подумал, что она оттуда – сестрица братьев по разуму. Во мне проснулась душа первооткрывателя.

– Угу, – выдавил я, пытаясь скрыть удивление.

– Тогда принимайте на работу. Я методист вместо Ульфата Шангараева. Вот направление районного отдела культуры и диплом, если нужно. Только я думаю, ни к чему, – сказала она, включив свет и приближаясь к столу, за которым сидел я.

Она была красива как космическая ракета на стартовом столе. В ней таилось огромной силы энергия, готовая вот-вот вырваться наружу. И я механический отсчитывал последние секунды: «три, два, один, ноль». И даже прикрыл глаза тыльной стороной ладони, как это делают сталевары перед выпуском металла из печи, опасаясь вспышки. Но она не вспыхнула и не улетела. А затаила энергию в себе, чтобы отдавать ее частями. И она не скупилась. С приходом Айсылу все изменилось. Клуб зажил новой жизнью. Меня словно подменили. Ни свет, ни заря, я мчался в клуб и каждый день в свежей рубашке и галстуке. Не прошло и двух недель, как Айсылу стала предметом разговора всей деревни. О красоте ее, коварстве и хитрости, говорили везде, начиная фермой и кончая фельдшерским пунктом. Где старые бабки в ожидании очереди на укол, массируя, друг дружке старые грешные бока Змеиным ядом, перемалывали косточки всем, уделяя Айсылу особое место.

И так, пожилые женщины осуждали, а молодые завидовали ей. И было чему. Вся мужская половина деревни не сводила с нее глаз, полные тайных желаний. Вскоре заняв призовое место на районном смотре коллективов художественной самодеятельности, мы уже готовились к республиканским. После репетиции опять Айсылу провожал Марат, еще не женатый сорокалетний шофер председательского газика, на правах подвезшего ее из района. Мне же оставалось, после всех запирать клуб на замок и, раздвигая темноту одиноким лучом карманного фонарика топать по направлению к дому, насвистывая грустную мелодию.

«Так можно и Айсылу просвистеть, – думал я. – Ведь она, девушка, что надо! Пора бы уже и о своей семье подумать. А то мать уже замучилась стирать мои рубашки:

– Когда же, сынок, избавишь меня от стирки? Пора, уже какой – нибудь «платок» в дом привести. Какой-нибудь я не хотел. Я мечтал о голубой беретке Айсылу. Шли дни. Она упорно не замечала моих взглядов и вздохов. И по прежнему называла меня только по имени и отчеству. Как у всех в деревне у меня, кроме собственного имени, было наследственное прозвище – Медведь, с применением всех синонимов. Хотя это было не очень приятно, но я искренне желал, чтобы она тоже называла меня так. Я знал, что таким девушкам как она так просто не подойдешь. Для покорения их сердец нужен героический поступок.

– Эльгизар Романович, – сказала она как-то вечером после репетиции. – Завтра день рождение моей мамы. Могу ли я отлучиться денька на два? – При этом задумалась, и виновато добавила. – И нужен какой-нибудь транспорт, чтобы привезти кое-какие вещи.

От колхоза «Светлый путь» до колхоза «К коммунизму» рукой подать. Но зимой эти семнадцать километров, утраиваются. И единственный транспорт – гужевой. Но где его взять в такое гостевое время? Обойдя всю деревню в поисках гужевого транспорта, я заглянул и в Пожарку.

– Куда там, – жаловался дед Репей, выводя вдруг захромавшую пожарную лошадь к колодцу, – случись, где пожар, тьфу – тьфу, не на чем мотопомпу вывезти! А на Малыше завтра сам «Пред» с женой едет в гости к сыну, который женился и остался в городе. Башковитый, видать, парень, если окопался в городе?

– Да, уж, – возражал я.

– Во всяком случае, умнее тебя. Чего ты опять вернулся? В городе – то лошадей не надо. Заплатил пять копеек и катайся хоть целый день, пока не надоест. А надоест, можно в театр сходить. В ресторан, если деньги есть. Или я не прав? То-то же! Чего тут молодым – то делать? Ни работы, ни веселья, Только теперь и расшевелились, когда эта Айсылу приехала, это нам старикам деваться некуда, кроме как под сосновую гору?! – смеялся он. За спиной долго еще был слышен его скрипучий смех. Но я уже шагал к Дому культуры, обдумывая детали созревшего плана. Я должен был блеснуть перед Айсылу. И блеснул. Увел Малыша из-под самого носа Репья, конечно же, не без помощи Айсылу. Да еще как! Что лопнул бы от зависти самый ярый конокрад. Потом Репей каждый раз, увидев срезанную супонь – ремень, стягивающий хомут снизу, будет удивленно качать головой:

– Не иначе, как дело рук самого нечистого! Утром, захожу значит в Пожарку, чтобы запрячь Малыша и пригнать к дому Преда, а Малыш весь в мыле стоит. Как будто на нем всю ночь воду возили. И сбруи нет. Пред сам прибежал. Я ему так мол, и так. А он, как хочешь, говорит, сбрую найди – не иголка?! Один раз в жизни, говорит, в гости собрался и то сорвалось. Все обыскали так и не нашли сбрую. А другие хомуты не подходят, у Малыша шея, что у лебедя. И главное, – ни каких следов! Нашли сбрую только через день на сеновале под сеном и супонь изрезана. А как она туда попала, один нечистый знает! Каждый, кто знал эту историю с хомутом, при удобном случае просили рассказать еще. Чтобы посмеяться лишний раз над незадачливым стариком. Просил потом и я. На моем вооружении было уже много раз испытанное средство, выкручиваться из любого создавшегося положения, с помощью виновного. Я думал так: «Нет транспорта потому, что нет хорошей дороги. А отсутствие дороги объяснялось тем, что председатель колхоза вместо того чтобы строить дорогу от своего колхоза к соседнему, ремонтировал участок районного шоссе, из личных соображении не желая портить отношения с районным начальством. Так что, зачем страдать невинной девушке из-за Преда? Пусть лучше он пострадает, и подумает на досуге о необходимости маршрутного автобуса. Который, кстати, в любое время года доходит до соседнего колхоза. Малыша я любил больше чем Преда, и поэтому ему тоже устроил небольшой «отпуск» спрятав сбрую на сеновале.

В девять часов вечера мы уже сидели за столом. Гостей было не много, в основном учителя, коллеги приемных родителей Айсылу. Как я потом узнал от матери Айсылу, учительницы русского языка средней школы. Уже не молодой женщины с красиво седеющими волосами и добродушным лицом. Родители любили Айсылу, но она не была избалована. Она была их гордостью и опорой на старость лет. Поэтому она и приехала, поближе к дому. И временно работала методистом в нашем ДК. До освобождения в районном Доме культуры, соответствующей по ее образованию, должности. Именины удались на славу: пили, ели и плясали так, что звенели окна. Я вышел проверить коня. Электрическую лампочку, одиноко освещавшую пустынную улицу, раскачивало ветром. Небо заволокло черными тучами, словно попоной. Ветер усиливался. Из дома доносилась музыка и топот, плясали. Малыш, под навесом, укрытый попоной и тулупом, жевал сено. Увидев меня, он слабо заржал, как бы предупреждая меня о непогоде.

– Да Малыш, будет буран, – сказал я, потрепав его по теплой шее. – Потерпи уже скоро. И Малыш, как будто поняв меня, начал подгребать передними ногами снег и качать головой. Дом Фарукшиных был большой и теплый обшитый тесом и террасами под стеклом, с множеством комнат. Мне как дорогому гостю выделили отдельные апартаменты напротив комнаты Айсылу.

Хозяева, набегавшись за день, быстро уснули. При мерцающем свете электрической лампочки, падающей с улицы, Айсылу переоделась в халатик. Я невольно подглядывал, зачарованный ее гибким телом, загорелыми под цвет сентябрьских листьев, стройными ногами, и длинными до бедер, черными распущенными волосами. Теперь она мало походила на предстартовую ракету. Вместе с остатками одежды она скидывала с себя дневную наэлектролизованность, во власти которой я привык ее видеть. Передо мной стояла другая Айсылу, чуть грустная и уставшая. И вместе с тем, какая-то до невозможности домашняя, излучающая доброту и уют.

– Ну что, герой, устал? – спросила она, потрепав мою забалдевшую, скорей от счастья, чем от вина. Голову.

– Ну и волосы! Как проволока. Что такой же злой и упрямый, как и твои волосы?

– Я значительно добрее. А жесткость волос определяется твердостью характера и верностью собственной идее, – ляпнул я наобум, поймав ее теплую и мягкую руку. Она не сопротивлялась.

– И в чем же заключается твоя идея? – тихо смеялась она, присаживаясь на краешек моей кровати.

– В ОДР-е.

– Это как понимать? Беспробудный сон в постели?

– ОДР – расшифровывается так – Окружающим Дарить Радость.

– Ох, и дурной же ты, Косолапый! – и накрыла меня в поцелуе, копной волос, с ароматами знойного лета.

Я засыпал. За стеной выл ветер. Будильник оглушительно выбивал из крышки стола счастливые секунды. Последние мысли моего тающего сознания, были об Айсылу. Я был по-настоящему счастлив. Как правило, сделав приятное другим, я находил в этом для себя удовлетворение, и наслаждался только мне понятным чувством радости.