Чертополох. Репортаж из поднебесья - Родион Рахимов

Дворники со скрежетом скребли стекло, слева – направо, справа – налево. Туда – сюда одна секунда, в минуту шестьдесят раз. А сколько раз они проделают эту операцию за два с половиной часа? За то время пока мы доедем до станции? Много. Столько же грустных мыслей теснились в моей голове, обгоняя друг друга, проясняясь и затухая в моей памяти.

От мрачных мыслей, на глазах наворачивались слезы. И я вдруг вспомнил стихи, кем-то записанных на память, в мой блокнот: «Гордым легче, гордые не плачут. Ни от ран, ни от душевной боли. На чужих дорогах не маячат. О любви как нищие не молят. Широко распрямлены их плечи. Не гнетет их зависть и корысть. Это правда – гордым легче. Но только гордым сделаться не просто»!

Я, наверное, не был гордым, и поэтому тихо плакал, стыдясь себя и своих слез. Когда на глазах накапливались слезы, готовые вот-вот пролиться, я отворачивался к замерзшему боковому стеклу. Или же поднимал голову так, чтобы слезы обратно вкатывались в меня. И так до тех пор, пока не научился плакать только одним, скрытым от посторонних глазом. Я с удивлением заметил, когда с правого глаза капали слезы, левый же глаз, оставался совершенно сухим. За окном промелькнул километровый столб.

Второй километр

Телеграмма была короткой: «Не приезжай! Вышла замуж». Отправляя Оле телеграмму о своем окончательном приезде к ней, я готовился к самому худшему. И поэтому такой ответ меня мало удивил. В конце концов, она могла и пошутить, думал тогда я, готовя себе последний, как мне казалось, холостяцкий ужин: глазунью из трех яиц с «докторской» колбасой.

Я вспоминал разговор с Олей во время летнего отпуска. Был полдень. Термометр подскочил за тридцать. Раскаленный воздух проникал даже в чулан, где я, спасаясь от жары в одних шортах, лежал на скрипучей металлической койке. Пахло мукой, мышами и свежими березовыми вениками, которые сушились на жердочке под самой крышей. Ей было жарко. Но она не хотела снимать «сафари», пока единственные в поселке, привезенные мной из столицы.

– Да скинь ты с себя это барахло, – говорил я. – Духота-то, какая?! Или ты меня стесняешься?

– Да нет. Я могла бы раздеться перед тобой и не только, – хитро улыбалась она, угощая меня с рук блинами с клубничным вареньем. Когда варенье капала мне на грудь, она слизывала их, подолгу задерживаясь на каждой капле. Нарочно щекотала длинными ресницами. Синие глаза излучали тепло и уют. Пышные груди просились на волю. Я был на седьмом небе.

– Прямо здесь в чулане? – смеялся я. – А родители?

– И место бы нашли где. Но я думаю, еще рано. Да и нельзя, говорят, в этом году женихаться – год Обезьяны. Вот приедешь под Новый год, и я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!

– Ха-ха-ха! Неужели «самое дорогое» может еще остаться после двадцати семи лет? – съязвил я, и тут же пожалел об этом.

– Представь себе, – говорила она, слегка краснея и прикрывая оголенные колени. – Все всадника на белом коне ждала. Воцарилось неловкое молчание. В тишине было слышно, как билось о стекло чулана залетевшая пчела и возню Бобика под сенями.

– Ты мне будешь писать? – спросил я, пытаясь разрядить натянутую атмосферу.

– Я не люблю писать письма – буркнула она, глядя куда-то в сторону.

– Ну, хорошо. Тогда через полгода я отстучу тебе телеграмму: «Выезжаю, встречай»!

– Я тебе тоже: «Не приезжай, вышла замуж», – тихо смеялась она, уткнувшись в мое плечо, довольная тем, что не осталась в долгу.

– А все-таки?

– Так уж и быть, приезжай! Согласна. Глупенький! Я же люблю тебя.

Я верил ей. За пять лет нашего знакомства, я знал ее достаточно хорошо. И поэтому не представлял дальнейшей жизни без нее. И все-таки, где-то в глубине души вспыхнул уголек сомнения, обещавший стать большим пожаром. Хлопоча над ужином, я старался быть спокойным. Но это мне плохо удавалось. Я чрезмерно гремел посудой, и даже разбил одну из тарелок.

Допив кофе, я оглядел комнату, в которой прожил больше четырех лет. Две кровати, две тумбочки, два стула, стол, шкаф и две сумки у дверей, в которых уместились все мои пожитки. Не густо.

Над кроватью висел отрывной календарь с тремя последними листами минувшего года, года Обезьяны по японскому календарю, – не обещавшего ничего хорошего тем, кто родился под созвездием Близнецов в год Дракона. Как не странно, я верил гороскопу. И, как предсказывали звезды, со мной за эти оставшиеся три дня должно было случиться что-то непоправимое. И чем меньше оставалось дней, тем сильнее росло чувство чего-то неминуемого. И поэтому, как приговоренный, не дожидаясь своей участи, я бежал к Оле в Красные Ключи, желая спастись или хотя бы отсидеться. Потому что там, в глухомани рядом с ней мне казалось, было спокойней.

Город мне теперь казался большими жерновами жизненной мельницы, которая перемалывала людей как муку, и плевелу. Мне было страшно осознать то, что я могу оказаться в числе последних. Четыре года назад крупно поссорившись с Олей, я покинул родные места, бросив вызов всем, желая доказать на что я способен. Я мечтал стать киноактером и покорить весь мир. Но таких «покорителей», как я, оказалось много. И поэтому в институт кинематографии я не прошел по конкурсу. А впоследствии, получая жалкие трешки за массовки в мосфильмовской кассе и слушая закулисные сплетни о звездах киноэкрана, я вообще разочаровался. И понял, что кино – не моя стихия. Я порядком растерялся тогда. Не знал, куда себя девать и чем заняться и, мучаясь от безделья, шатался по магазинам. Вот тогда я встретил белобородого старика, словно из сказки. Мы столкнулись у входа. Он оглядел меня с ног до головы и сказал:

– На деревья смотри, сынок. Деревья успокаивают. Я тогда ухмыльнулся и пошел своей дорогой, думая, что всякие бывают люди. Но теперь каждый раз, вспоминая слова старика, начинаю понимать, что он был прав. Я понял, как важна для человека родная земля, где он вырос и воспитывался. Я испытал на самом себе, что человек, как дерево, оторвав корни от родной земли, начинает чахнуть. Каждый раз, когда мне становилось не по себе, я вспоминал родительский дом над обрывом речки Тибильки – небольшой поселок, затерявшийся в лесах Приуралья. Где совсем недавно кипела жизнь. Но теперь всего этого не было. На месте рабочего поселка в человеческий рост шумела молодая посадка. На месте дома – карьер. И ни одной живой души. Лишь старые липы, как свидетели случившегося, одиноко торчали в тех местах, где когда-то была единственная семилетняя школа в округе, клуб и гаражи. Люди, съехавшись со всех мест, каждый день с утра до вечера делали то, чтобы в одно прекрасное время лишиться всего. Был лес, была и работа. И разъехались люди, кто – куда в поисках работы и хлеба насущного, чтобы потом через десятки лет вернуться в родные места и вспоминать, сидя на берегу обмелевшей Тибильки, о днях нелегкой, но счастливой жизни.

Третий километр

С Олей мы познакомились пять лет назад, в литейке моторостроительного завода. Не раз я выливал металл мимо лотка, когда она проходила возле моей литейной машины к автомату с газированной водой. Она не шла, а плыла мимо станков и машин. И казалась богиней среди грохота и нагромождения металлического хаоса. В такт ее движению раскачивалась ее длинная коса ниже пояса.

– Чураков! Опять мимо льешь? – кричал на меня сменный мастер Разбежкин. – Вот начну высчитывать за перерасход металла, тогда будешь знать, как ловить ворон!

А Оля даже не смотрела в мою сторону. Правда, до тех пор, пока не прогорел тигель моей литейной машины. Расплавленный металл вытек, заполняя приямки и проходы между машинами, остужаясь и поднимая чугунные плитки пола. Горело вокруг все: ветошь, масло, кабели, кроме площадки, на которой стоял я. Такое зрелище случается не каждый день, и поэтому сбежался весь цех. Пришла и Оля с подружками с участка обрубки. А я, как ни в чем не бывало, продолжал работать. Протечка была чуть ниже половины котла, и оставшийся металл пришлось бы вычерпывать вручную. И поэтому я, посовещавшись с мастером, решил доработать до конца.

На меня смотрел весь цех. А главное Оля. Я весь подобрался и работал без лишних движений. Черт побери! Как красиво я работал! Хоть в кино снимай.

Вот тут-то она меня и заметила. Уже все ушли в душевую переодеваться, а она продолжала стоять возле моей машины. После работы я проводил ее до общежития. Так и познакомились. Дружили целый год, пока не поссорились из-за чеканки собственноручного изготовления, которую я подарил ей в день рождения с посвящением: «Твой взгляд подобен звездопаду. Твой стан изящней стана лани. Твой смех, что брызги водопада. Твоя душа-алмаза грани!»

Всего лишь четыре строчки, посвященные другой девушке, сыграли свою роковую роль. Так оказалось, что подружки-соперницы жили в одном общежитии. И та, первая, увидев над кроватью Оли мой подарок с посвящением, которые когда-то были адресованы ей, приревновала и не замедлила отомстить мне, обвинив в непостоянстве, если не чувств, (мы с ней уже давно расстались), то хотя бы в посвящениях.