Сирень на Марсовом поле - Илья Яковлевич Бражнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Федор Платонович сердито насупился. За дверью мелькнуло что-то синее, кажется рукав жакетки… Дверь бесшумно закрылась… А вот Истомина — умница. Уже налицо уменье математически мыслить. И желание мыслить самостоятельно… Будет, будет толк. Несомненно. Если этот академический сосунок не выбьет ее из колеи, не притушит ее призвания…
С призванием этим самым все не так-то просто и не так-то легко. Он хорошо знает, что это за горько-сладкая штука, что это за благословенное проклятие. С малых лет он к математике потянулся… А там как в омут головой — ни оглянуться не успел, ни понять, как это с ним произошло, когда пришел этот интерес как интерес особый, отличный от прочих, кровный, главный жизненный интерес. Сперва это ведь почти как болезнь, непроизвольно. Только позже является сознательное ко всему отношение, к которому присоединяется и волевое начало. Без волевой направленности, одной неосознанной склонностью ничего путного не сделаешь в этой области, как, впрочем, и во всех других областях человеческой деятельности.
У нее эта воля, кажется, наличествует, и в немалой степени. Конечно, здесь уже осознанное призвание. Теперь надо только укрепить его, дать опору для дальнейшего развития. То, что она остается при кафедре, хорошо и для нее и для кафедры. И для него тоже, кстати. Ему уже почти сорок, но, работая с двадцатилетними, он чувствует себя сам двадцатилетним, влюбленным и в работу и в жизнь. Впрочем, влюбленность тут, очевидно, ни при чем. Это в романсах все про любовь да про любовь поется. И очень громко при этом. А ведь истинная любовь — это всегда что-то затаенное, незримо и нетронуто вызревающее… Хотя… хотя… в сущности говоря, все это, вероятно, вовсе не идет к делу. Любовь, как и музыка, как и математика, — это, по-видимому, какой-то особый дар. Ему, закоснелому холостяку, пожалуй, и размышлять на этот счет ни к чему. Отчего же в таком случае все-таки размышляется? Э-э, а кто вообще может похвастать тем, что знает что от чего…
Федор Платонович поднялся из-за стола и начал выхаживать мимо доски, испещренной цифрами, буквами, знаками. Потом остановился и, наклонив голову, постоял напротив доски, искоса вглядываясь в написанное.
— Умница, — сказал он громко и, повернувшись, пошел к двери.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Весь следующий день вышел у Веры хлопотливым, растрепанным и поначалу неудачным. С утра, по обыкновению, зашел за ней Жора Калинников, чтобы идти в университет. Но вместо дружного вышагивания по гранитным плитам Университетской набережной и оживленного разговора о бывшем, сущем и будущем вышла вдруг неожиданная ссора. Вера убежала в университет одна и всю дорогу злилась и на себя и на Жору, главным образом, конечно, на Жору.
Он часто вызывал у нее непонятное раздражение. Непонятно оно было потому, что казалось беспричинным. Он бывал с ней всегда небрежно-остроумен, приятельски покровительствен и грубовато-нежен. Все это органически присущее Жоре и издавна знакомое в нем Вере, случалось, беспричинно начинало раздражать ее. Остроумие казалось плоским, приятельство вульгарным, а нежность назойливой. Больше всего в такие минуты Веру раздражало то, что Жора как бы не принимал в расчет ее раздражения. Он продолжал болтать и пошучивать, пытаясь то и дело целовать Веру. Это совершенно выводило ее из себя.
— Неужели ты не видишь, что ты мне противен? — возмущалась она, отстраняясь от Жоры.
— Ну-ну, — говорил он примирительно. — Ты преувеличиваешь.
Его покладистость раздражала ее еще больше, чем назойливость. По любому поводу и вовсе без повода Вера принималась препираться с Жорой, и все обычно кончалось тем, что Вера убегала от него прочь.
Эта строптивость и непонятные вспышки раздражения удивляли ее саму. Она пыталась бороться с собой и подавлять свое раздражение, но чаще всего из этого ничего не получалось.
В университете Наталья Герасимовна, секретарившая в деканате, сказала ей, что сегодня в три часа будет заседание кафедры математики и что после него профессор Заболоцкий хотел поговорить с Верой.
Вера примчалась на кафедру задолго до начала заседания, но оказалось, что торопилась напрасно. Заседание не состоялось, так как профессор утром, по дороге в университет, упал на улице и сильно повредил, кажется вывихнул, ногу. Сейчас он дома. Что касается назначенного с Верой разговора, то профессор просит ее позвонить ему завтра в девять утра.
Наталья Герасимовна дала Вере телефон Федора Платоновича и напомнила, что звонить следует точно в назначенное время, так как профессор не терпит неаккуратности.
Заверив, что будет аккуратна, Вера попыталась узнать, зачем вызывал ее профессор. Наталья Герасимовна ничего определенного сказать не могла, но предполагала — видимо, что-нибудь связанное с дипломной работой. В этом направлении она и посоветовала Вере подумать до завтрашнего разговора с профессором.
Вера поблагодарила секретаршу и полетела к себе в общежитие. Если Наталья Герасимовна права и профессор захочет поговорить с ней о дипломной работе, то она ему приготовит небольшой сюрприз. Она представит уже сделанную дипломную работу, ну если не совсем еще до конца сделанную, то во всяком случае близкую к завершению.
Весь вечер она просидела у себя в общежитии, колдуя над работой. Около семи появился было Жора Калинников, чтобы пригласить ее на вечер джазовой музыки, но она прогнала его, даже не дослушав до конца.
На следующее утро Вера с половины девятого стала в вестибюле возле телефонного
