Сирень на Марсовом поле - Илья Яковлевич Бражнин

обратив лицо к раскрытой двери, раздумчивый, молчаливый… Ишь обрадовался, и двери не закрыл. Ветрогон. Привык, чтобы все за него делали другие… Напрасно, кажется, он подкинул ему спасительную тройку… Зачем он, собственно говоря, сделал это?

Федор Платонович сердито насупился. За дверью мелькнуло что-то синее, кажется рукав жакетки… Дверь бесшумно закрылась… А вот Истомина — умница. Уже налицо уменье математически мыслить. И желание мыслить самостоятельно… Будет, будет толк. Несомненно. Если этот академический сосунок не выбьет ее из колеи, не притушит ее призвания…

С призванием этим самым все не так-то просто и не так-то легко. Он хорошо знает, что это за горько-сладкая штука, что это за благословенное проклятие. С малых лет он к математике потянулся… А там как в омут головой — ни оглянуться не успел, ни понять, как это с ним произошло, когда пришел этот интерес как интерес особый, отличный от прочих, кровный, главный жизненный интерес. Сперва это ведь почти как болезнь, непроизвольно. Только позже является сознательное ко всему отношение, к которому присоединяется и волевое начало. Без волевой направленности, одной неосознанной склонностью ничего путного не сделаешь в этой области, как, впрочем, и во всех других областях человеческой деятельности.

У нее эта воля, кажется, наличествует, и в немалой степени. Конечно, здесь уже осознанное призвание. Теперь надо только укрепить его, дать опору для дальнейшего развития. То, что она остается при кафедре, хорошо и для нее и для кафедры. И для него тоже, кстати. Ему уже почти сорок, но, работая с двадцатилетними, он чувствует себя сам двадцатилетним, влюбленным и в работу и в жизнь. Впрочем, влюбленность тут, очевидно, ни при чем. Это в романсах все про любовь да про любовь поется. И очень громко при этом. А ведь истинная любовь — это всегда что-то затаенное, незримо и нетронуто вызревающее… Хотя… хотя… в сущности говоря, все это, вероятно, вовсе не идет к делу. Любовь, как и музыка, как и математика, — это, по-видимому, какой-то особый дар. Ему, закоснелому холостяку, пожалуй, и размышлять на этот счет ни к чему. Отчего же в таком случае все-таки размышляется? Э-э, а кто вообще может похвастать тем, что знает что от чего…

Федор Платонович поднялся из-за стола и начал выхаживать мимо доски, испещренной цифрами, буквами, знаками. Потом остановился и, наклонив голову, постоял напротив доски, искоса вглядываясь в написанное.

— Умница, — сказал он громко и, повернувшись, пошел к двери.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Весь следующий день вышел у Веры хлопотливым, растрепанным и поначалу неудачным. С утра, по обыкновению, зашел за ней Жора Калинников, чтобы идти в университет. Но вместо дружного вышагивания по гранитным плитам Университетской набережной и оживленного разговора о бывшем, сущем и будущем вышла вдруг неожиданная ссора. Вера убежала в университет одна и всю дорогу злилась и на себя и на Жору, главным образом, конечно, на Жору.

Он часто вызывал у нее непонятное раздражение. Непонятно оно было потому, что казалось беспричинным. Он бывал с ней всегда небрежно-остроумен, приятельски покровительствен и грубовато-нежен. Все это органически присущее Жоре и издавна знакомое в нем Вере, случалось, беспричинно начинало раздражать ее. Остроумие казалось плоским, приятельство вульгарным, а нежность назойливой. Больше всего в такие минуты Веру раздражало то, что Жора как бы не принимал в расчет ее раздражения. Он продолжал болтать и пошучивать, пытаясь то и дело целовать Веру. Это совершенно выводило ее из себя.

— Неужели ты не видишь, что ты мне противен? — возмущалась она, отстраняясь от Жоры.

— Ну-ну, — говорил он примирительно. — Ты преувеличиваешь.

Его покладистость раздражала ее еще больше, чем назойливость. По любому поводу и вовсе без повода Вера принималась препираться с Жорой, и все обычно кончалось тем, что Вера убегала от него прочь.

Эта строптивость и непонятные вспышки раздражения удивляли ее саму. Она пыталась бороться с собой и подавлять свое раздражение, но чаще всего из этого ничего не получалось.

В университете Наталья Герасимовна, секретарившая в деканате, сказала ей, что сегодня в три часа будет заседание кафедры математики и что после него профессор Заболоцкий хотел поговорить с Верой.

Вера примчалась на кафедру задолго до начала заседания, но оказалось, что торопилась напрасно. Заседание не состоялось, так как профессор утром, по дороге в университет, упал на улице и сильно повредил, кажется вывихнул, ногу. Сейчас он дома. Что касается назначенного с Верой разговора, то профессор просит ее позвонить ему завтра в девять утра.

Наталья Герасимовна дала Вере телефон Федора Платоновича и напомнила, что звонить следует точно в назначенное время, так как профессор не терпит неаккуратности.

Заверив, что будет аккуратна, Вера попыталась узнать, зачем вызывал ее профессор. Наталья Герасимовна ничего определенного сказать не могла, но предполагала — видимо, что-нибудь связанное с дипломной работой. В этом направлении она и посоветовала Вере подумать до завтрашнего разговора с профессором.

Вера поблагодарила секретаршу и полетела к себе в общежитие. Если Наталья Герасимовна права и профессор захочет поговорить с ней о дипломной работе, то она ему приготовит небольшой сюрприз. Она представит уже сделанную дипломную работу, ну если не совсем еще до конца сделанную, то во всяком случае близкую к завершению.

Весь вечер она просидела у себя в общежитии, колдуя над работой. Около семи появился было Жора Калинников, чтобы пригласить ее на вечер джазовой музыки, но она прогнала его, даже не дослушав до конца.

На следующее утро Вера с половины девятого стала в вестибюле возле телефонного