Сирень на Марсовом поле - Илья Яковлевич Бражнин

— Я думаю, выяснение этого вопроса сейчас не имеет большого смысла.

— Ты думаешь? А что, по-твоему, имеет смысл?

— А я почем знаю. Что я, Спиноза? Или секретарь факультетского бюро комсомола?

— Нет. Ни то ни другое, к сожалению. Ты просто-напросто ничтожный, безответственный мальчишка.

— Да? Между прочим, мой почтенный родитель придерживается схожих с твоими взглядов на обсуждаемый предмет. Но ты, как мне казалось, до сих пор кардинально расходилась с ним на этот счет. Ты не находишь?

— Я нахожу, что ты фразер и пустомеля.

— Брось. Что ты, в самом деле, взъелась? И без тебя тошно. Пойдем лучше обедать.

— Никуда я с тобой не пойду. И вообще…

— Минутку…

Жора движением руки остановил Веру, распалявшуюся с каждой минутой все больше, и глазами показал на стоявшего в дверях аудитории Федора Платоновича.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Федор Платонович стоял на пороге триста девятой аудитории — высокий, прямой, неподвижный. В опущенной правой руке он держал толстый том смирновского «Курса высшей математики» с выглядывающей из него веточкой сирени.

Он смотрел на стоящих возле перил лестницы молодых людей и левой рукой слегка потирал висок, словно задумался над решением трудной и сложной задачи. Было очевидно, что те у лестницы ссорились, и также очевидно было, что эта их ссора ровно ничего не значит. Сейчас они ссорятся. Через год поженятся. И будут жить-поживать, добра наживать.

Кстати, это, вероятно, не будет для них слишком трудно. Отец его — крупнейший физик, ученый с мировым именем, академик. Что касается молодого Калинникова, то он уже давно привык к легкой жизни за широкой папиной спиной, к отдельной комнате в большой благоустроенной квартире, к достатку, к отцовской даче. Он пользовался этими благами, нимало не задумываясь над их источником, жил бездумно и, по-видимому, расположен был разделить эту бездумную жизнь с Верой Истоминой. Во всем этом не было ничего удивительного, за исключением разве очевидного и разительного несходства судеб и характеров обоих молодых людей.

У Веры за плечами была трудная жизнь, полная лишений и превратностей. Раннее детство в самарской деревне было скудно до нищенства. Отец в четырнадцатом году ушел на войну, да так и не вернулся. В двадцать первом, во время голода в Поволжье, умерла мать. Потом детдом, рабфак, завод, и наконец, в тридцать втором году по комсомольской путевке Вера попала на физический факультет Ленинградского университета.

И вот ей двадцать пять лет, и через месяц-полтора она получит диплом об окончании университета. Потом сдаст осенью экзамены, и она уже аспирантка. Ее полнит желание лететь, мчать в предстоящую жизнь, и это жаркое желание видится во всем ее облике, лежит зримой печатью на ее подвижном лице.

Федор Платонович смотрит в это худощавое, с подтянутыми щеками, с блестящими глазами лицо… Он знает малую долю жизни своей дипломантки, но многое незнаемое угадывается и вызывает желание помочь, поддержать, подтолкнуть. Нынче что-то и еще прибавилось, кажется, но он ничего об этом не может пока знать. Разве что смутно ощущает…

Он подходит к спорщикам, и они умолкают. Останавливается перед ними и говорит, обращаясь к Вере:

— Вы забыли на моем столе книгу.

Федор Платонович протягивает ей книгу, из которой выглядывает веточка белой сирени, и похоже на то, как если бы он принес ей не книгу, а эти цветы.

Она, кажется, и понимает именно так; и он видит это. Она берет крупной смуглой рукой толстую книгу и говорит торопливо и сбивчиво:

— Да… Простите… Спасибо…

Он поворачивается к Жоре и, после едва приметной паузы раздумья, говорит хмуровато:

— А вас, Калинников, я прошу пройти со мной в аудиторию.

Федор Платонович идет к раскрытой двери аудитории. Жора, сперва несколько оторопев от неожиданного приглашения, с недоуменьем глядит ему вслед. Затем, сообразив, что ничем дурным это приглашение ему не грозит, а может быть, и наоборот, сулит хорошее, срывается с места и решительно двигается следом за Федором Платоновичем.

Дверь захлопывается, и Вера остается в коридоре одна. Она стоит возле лестничных перил, держа в одной руке книгу, в другой — сирень и с тревогой поглядывая на закрытые двери аудитории. Ждать ей приходится недолго. Спустя несколько минут Жора вылетает из аудитории и, даже не закрыв за собой дверь, устремляется к Вере. В руках его раскрытая зачетная книжка. С торжеством потрясая ею, он приближается к Вере и, подражая давешней ее интонации, восклицает с энтузиазмом:

— Всё. Троечка сделана.

Вера смотрит на него с неожиданной и непонятной ему хмуростью. Потом говорит, кивнув на раскрытую дверь аудитории:

— Пойди закрой. Нет, постой. Я сама.

Она подходит к аудитории, бесшумно прикрывает дверь и просовывает в дверную скобу веточку сирени.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Федор Платонович сидел перед столом,