Сирень на Марсовом поле - Илья Яковлевич Бражнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наталья Герасимовна говорила о Вере Истоминой охотно — с доброжелательством и сочувствием. Она говорила бы, видимо, и дальше, если бы ее не прервал звонок декана. Услыша звонок, она со вздохом поднялась из-за машинки и скрылась за дверью кабинета декана. Когда несколько минут спустя она вернулась к себе, Федора Платоновича уже не было. На столе Натальи Герасимовны лежала скрюченная, изуродованная скрепка.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Выйдя из деканата, Федор Платонович постоял в нерешительности посреди вестибюля — в этот летний полдень почти безлюдного. Потом направился было к лестнице, ведущей на третий этаж, к триста девятой аудитории, но, дойдя до первой ступеньки, раздумал и, повернувшись, медленно побрел к выходной двери. Встреча с прошлым еще страшила, еще не была достаточно подготовлена в нем.
Но в то же время желание этой встречи, жадное и нетерпеливое, вызревало в нем, тревожа все больше и больше. Несколько дней он провел в зудящем непокое, не решаясь написать Вере. Наконец все же написал коротенькое письмо, прося разрешения навестить ее. На другой же день он получил телеграмму: «Буду очень рада видеть вас. Приезжайте в любое время. Я всегда, к сожалению, дома. Жду. Вера».
Он получил телеграмму в субботу вечером, и в воскресенье утром уже сидел в электричке, увозившей его в Комарово, где без труда разыскал дачу Калинниковых.
Домик-сторожка, который занимала Вера, прятался в глубине большого участка, за стеной сосен и берез. Перед двумя окнами его, выходящими на юг, по обе стороны невысокого с цементными ступеньками крылечка, стояли сторожами кусты сирени, густо усыпанные уже бледнеющими кистями цветов.
Сирень была и в небольшой квадратной комнате, в которую вошел Федор Платонович. Она стояла в темном глиняном кувшине возле дивана с высокой мягкой спинкой. На диване полулежала Вера, укрытая до пояса толстым пледом в крупную многоцветную клетку.
Федор Платонович остановился на пороге и глядел на Веру с живым чувством радости и тревоги, сам не зная, чему радуется и чем тревожится.
— Ах, вот и вы, — сказала Вера низким, незнакомым ему голосом. — Проходите, пожалуйста, садитесь, не знаю, что еще надо сказать…
Он смотрел на нее и не трогался с места, пораженный незнакомостью всего ее облика. Он знал и помнил тоненькую, ловкую в движениях, оживленную, смело глядящую твердым взглядом девушку. Перед ним была крупноголовая женщина с большими, грустными, измученными глазами, обведенными темной болезненной синевой. Только сейчас, глядя на эту знакомо-незнакомую женщину, он с жалящей остротой, с какой-то вещной очевидностью ощутил необратимый ход времени, отделившего черной пропастью сегодняшнее от прошлого, к которому он час тому назад устремился, сев в электричку.
Вера взяла из стоявшего возле нее букетика сирени одну ветку и, вздохнув, сказала мягко и улыбчиво:
— Здравствуйте, дорогой профессор. Идите сюда. Сядьте около меня.
И едва она это сказала, едва поднесла веточку к лицу, как произошло чудо. Все теперешнее вдруг разом исчезло, и прежнее вернулось в удивительной полноте представлений и ощущений, вплоть до душевного равновесия, какого он не знал уже многие-многие годы. Чувствуя необыкновенный прилив сил, свободно и не сутулясь, он вошел в ее комнату, сел на стул возле дивана и сказал, улыбаясь:
— Здравствуйте, дорогая ученица.
Вера протянула руку. Он взял ее в обе свои и прижал к лицу. Она приподнялась и, обхватив его голову другой рукой, притянула к себе и поцеловала. Веточка сирени, которую она держала в руке, шершаво и ласково тронула его щеку. Тонкий аромат сирени пронизал его. Он закрыл глаза. Потом широко раскрыл их. Она глядела на него взволнованная, тяжело дыша. Потом заговорила…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
— Помните, как-то весной, давно-давно, я принесла на экзамен такую же веточку и вы стали искать счастье, пятилепестковое. Перед этим вы старательно вытерли носовым платком испачканные мелом пальцы и сказали, что счастье надо искать чистыми руками. И это звучало во мне как колокол совести.
Вы, наверно, забыли обо всем этом и едва ли когда-нибудь вспоминали оброненные мимоходом слова, а я и сейчас их слышу. Я ведь за Жорика не сразу замуж вышла тоже из-за этого. Я очень долго не могла на этот шаг решиться. Он сын академика, и ему только птичьего молока недоставало, а я детдомовка, моя опора — стипендия да собственная голова. Получалось, со стороны глядя, что я из корысти выходила за него. Конечно, все это не так было, но гордость во мне забунтовала: не хочу — и все. Не могу. А тут еще эти ваши слова о счастье. В общем, так получилось, что вышла только спустя два с половиной года после нашего разговора. Все оттягивала. Все казалось, что не люблю. Только когда на фронт провожала, поняла — все это зря навыдумывала, зря и себя и его мучила и обманывала этой нелюбовью.
А он ушел на фронт и вскоре погиб под Брянском. Я же тут, в Ленинграде, всю блокаду была, да вот перед
