Сирень на Марсовом поле - Илья Яковлевич Бражнин

Она говорила и говорила. Замолкала и снова говорила. Она возвращалась к этому вновь и вновь. Она была непоколебимо уверена в том, что говорила, за что ратовала со всей силой убежденности в своей правоте.

А он? Ему и радостно и трудно было слушать ее. Вернувшись домой, он пытался говорить себе то же и так же, что и как говорила она. Это не давалось. У него холодело под сердцем от резких и решительных слов, которые он пытался произнести. Он отвык от них и не мог произнести их. Пока он учился думать о них. Это он уже начал делать. Но что же дальше — этого он не знал. Им владели еще неумение и страх перед решительными действиями, перед своей неполноценностью. Он еще не мог поверить, что ему по силам большее, чем то, что он делает сейчас. Нужен был толчок со стороны, чтобы движение в нужную сторону началось. Толчок был дан — оно началось.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Однажды Вера сказала, нетерпеливо отбросив дощечку с наколотым на ней листком бумаги:

— Ничего не понимаю. Запуталась совершенно.

Сидевший возле нее Федор Платонович отозвался сочувственно и озабоченно:

— Что такое? В чем дело?

Она ответила сердито:

— В том-то и дело, что я не понимаю, в чем дело. Где-то, наверно, напутала в вычислениях и никак не могу поймать ошибку. Пятый раз пересчитываю.

— Ну-ну, — сказал Федор Платонович мягко и успокоительно, — не трепыхайтесь. Сделайте передышку. Сейчас все равно ничего путного получиться не может. Вы разворошены и оттого не можете сосредоточиться и спокойно сделать пересчет.

— Черт подери, а вы можете спокойно переделывать одно и то же в пятый раз?

— Когда-то мог.

— Почему вы всегда говорите «когда-то», «было время», «прежде», как будто вам сто лет в субботу.

Она рассердилась не на шутку. Он смущенно протянул руку к лежащим у нее на коленях листкам.

— Позвольте. Может, я разыщу ошибку-невидимку.

Вера отдала ему и дощечку, и листки с записями.

— Попробуйте. Что касается меня, то я больше не в состоянии.

Она откинулась на подголовник своей раскладушки и закрыла глаза. Федор Платонович собрал листки, бегло проглядел их, сложил стопкой, вынул из внутреннего кармана пиджака авторучку и углубился в работу. Вера полулежала — неподвижная, затихшая, невесть о чем думающая. Казалось даже — дремала. Но глаза ее, обращенные в сторону Федора Платоновича, время от времени приоткрывались.

Федор Платонович сидел, склоняясь над ее листками, внимательно и методично выслеживая и выверяя каждую цифру, каждую букву, каждый знак, покачивал головой, похмыкивал. Ему вдруг показалось, что он сидит у себя в университетской аудитории и просматривает ее контрольную по математике.

— Есть, — почти вскрикнул он. — Нашел.

— Я и не сомневалась ни минуты, что найдете, — сказала она, открывая глаза.

Он выпрямился и, держа чуть дрожащие в его руке листки, глядел на нее несколько растерянно.

— А я, признаться, сомневался.

— Напрасно.

Она глядела на него и улыбалась глазами, губами, всем ожившим, помолодевшим лицом.

Он улыбнулся в ответ, чего уже давно, кажется, очень давно не делал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Теперь Вера нередко обращалась за помощью к Федору Платоновичу. Сперва в этих случаях речь шла о каких-нибудь частностях, о сносках, о добывании нужного материала из справочников, о технике вычисления. Но мало-помалу и совсем как-то незаметно для Федора Платоновича характер его участия в работе Веры изменился и расширился. Они вместе правили корректуры публикуемых ею работ. С течением времени Федор Платонович стал все полней представлять себе, над чем Вера работает, что ее затрудняет, какие проблемы ее заботят. Познакомился он и с некоторыми из Вериных аспирантов, втянулся понемногу в их интересы.

Все это делалось медленно, постепенно, длилось месяцы и годы. Осенью шестидесятого года Вера поставила под одной из своих работ не только свою фамилию, но и фамилию Федора Платоновича. Когда машинистка принесла перепечатанную работу, Вера перед отправкой работы в математический журнал попросила Федора Платоновича вычитать ее.

— Охотно, — сказал Федор Платонович в ответ на Верину просьбу и тотчас принялся за работу.

Дойдя до последних строк и увидя свою фамилию в самом низу листа, Федор Платонович покраснел и низко нагнулся над работой. С минуту он был неподвижен, потом медленно и старательно зачеркнул свою фамилию. Вера, украдкой следившая за ним, спросила отрывисто:

— Почему?

Он отозвался, не поворачивая к ней лица и очень тихо:

— Я так не могу.

— Но это несправедливо. Вы работали рядом со мной. Это была совместная наша работа.

— Нет, это справедливо. Мера моего участия в этой работе весьма